В предыдущей главе мы уже говорили о том, как текст Римлянам 8:26–27 дает нам важнейший ключ к мучительному и непонятному без этого вопросу: почему Иисус, живое воплощение Бога Израилева, мог воскликнуть на кресте: «Боже мой, Боже мой, почему ты меня оставил?» Тут Дух Божий, который в Римлянам 8 явно представлен как могущественное присутствие Бога Израилева, стонет без слов, находясь в глубине творения. А Отец – Испытующий сердца – слушает. Это удивительный «диалог», в который включается страдающая Церковь. И поскольку Творец с самого начала пожелал действовать в этом мире
Тут нужно сделать важное отступление и прояснить одну вещь. Когда я был совсем молодым, один старший служитель Церкви, который официально отвечал за подготовку кандидатов для посвящения в духовный сан, сказал мне, что для юноши полезно пережить трудные времена во время учебы – жить в сыром жилье, постоянно разлучаться со своей молодой семьей и тому подобное. Страдания закаляют нас и готовят к реальной жизни служения. Конечно, тут есть зерно истины – и особенно то, что деятельные служители Церкви могут накладывать тяжелые бремена на тех, кто их слушает, хотя сами не пытаются их нести! – но Церковь злоупотребляла подобными вещами. Когда кто-то говорит другому: «Страдания полезны для вас, а потому вам следует согласиться на те условия, которые мы вам предлагаем», – это в лучшем случае бессердечие и покровительственное отношение. А в худшем случае – непростительное злоупотребление. Сам Иисус, предупреждая о неизбежности грядущих страданий, заявляет о бедственной участи того человека, от которого они исходят (Мф 18:7). В жизни и без того достаточно проблем, так что Церкви не обязательно добавлять к ним новые, сопровождая их благочестивыми словами о пользе страданий. Если мы еще не замечаем тут проблемы, нам напомнят о ней своими оправданными протестами феминистки, которые прекрасно знают, что слова о необходимости страданий часто говорили мужчины женщинам, призывая их терпеть все невзгоды, в то время как сами мужчины могли занимать более удобное положение.
Тем не менее страдания остаются тем средством, благодаря которому совершается этот труд. Первое послание Петра это подробно разъясняет; быть может, аудитория этого искрометного маленького Послания думала, что Мессия претерпел все страдания сам, так что на их долю ничего не осталось. Книга Откровения говорит о том же другими словами. На каком-то уровне все это остается непонятным, особенно когда страдание касается нас самих (то есть когда проблема перестает быть просто теоретической, а становится неотложной и личной). Но если мы дадим себе время подумать, мы можем, я надеюсь, понять, почему оно неизбежно. Оно связано с призванием самого Иисуса и с новым пониманием власти, которое он принес, воплотил в себе и показал на примере.
Иисус не был революционером, который призвал бы двенадцать легионов ангелов, моментально разгромил бы врагов и все бы завершил, так что больше делать было бы нечего. Как мы видели, его революция была победой странной новой власти, власти любви завета, которая одержала победу не
Неужели мы действительно можем себе вообразить, что ту самую победу, которую Иисус одержал с помощью страдания и жертвенной любви, мы будем вводить в жизнь надменной и хвастливой силой оружия? (Быть может, мы так действительно думаем. В конце концов, Иаков и Иоанн, люди, близкие к Иисусу, совершили именно эту ошибку у Луки 9:54 и снова у Марка 10:35–40. Быть может, так же думала и сама мать Иисуса; ее гимн «Величит душа моя Господа» у Луки 1:46–55 звучит как гимн боевой.) Стоит один раз понять, какого рода революцию совершил Иисус, и вы сразу же поймете, почему она должна входить в жизнь шаг за шагом, а не в один момент, и почему эти шаги – каждый из них – должны быть шагами той самой щедрой любви, какая привела Иисуса на крест. Любовь всегда страдает. Если Церковь стремится одерживать стремительные полные победы или делает шаги к ней в ином духе, это на миг может показаться успехом. Вспомните о роскоши и «славе» Церкви позднего Средневековья. Но такая «победа» окажется пустышкой и породит великое множество проблем.