День конституции

Разумеется, после развода у Алексея была личная жизнь. Точнее, боевые эпизоды, как он их сам называл. По продолжительности их трудно было назвать романами. Ничего серьезного в этих как бы отношениях он изначально не подразумевал, относясь к ним просто как к развлечению или своеобразной физиотерапии. Его первые годы в Москве прошли при весьма ограниченных финансовых ресурсах. Поэтому далеко идущих планов Гончаров не затевал и лишь изредка практиковал мимолетные связи внутри коллектива. В издании для советской молодежи подходящих кадров хватало. О том, чтобы выковать карьеру половым путем, как, например, Олег Большаков (да отчасти и Денис Беляев) он упрямо не желал и думать. Не по причине какой-то невероятной кристальной честности. Просто, если угодно, считал это своим персональным бзиком.

Олег, между прочим, намекал ему, что со временем хорошо бы закрыть и семейную тему. «Иначе к члену партии могут возникнуть вопросы», – в своей ёрнической манере, характерной для бесед один на один, резюмировал он. Засыпая рядом с Татьяной, Алексей успел подумать, что, наверное, слишком уж он полагается на Олега на своем жизненном пути…

Рассвет заглянул в однокомнатную квартиру на Ленинградском проспекте, когда они оба, наконец, крепко спали. Дэн тихонько заскулил и стал тереться мордой об пятку хозяйки. Первым его услыхал Алексей.

– Пора вставать?

Татьяна открыла глаза.

– Какой ты развратный тип, – сказала она сладко.

Почему-то он воспринял ее заявление как сигнал к атаке, и следующие пятнадцать минут до прогулки Дэну пришлось терпеть, пока Татьяна не побывала и снизу, и сверху.

Дежурный на посту прослушивания КГБ под крики и стоны в наушниках с тоской подумал о том, что ничего мало-мальски важного эти озабоченные кролики не скажут. Но сидеть и внимать им надо.

5 октября 2007 года, пятница

Полковник Колыванов потерял использованный автобусный билет, на котором был записан служебный номер Алексея. Все поиски в кабинете и дома ни к чему не привели. Пришлось обратиться, если уместно такое выражение, к первоисточнику. Как партиец он был обязан выписывать «Правду», но во вчерашний номер жена уже что-то завернула. Предыдущие номера, которых Колыванов никогда не читал, еще раньше пошли на хозяйственные нужды. Поэтому сразу после утреннего развода зам командира корпуса двинулся в казарму.

– Смирно! – во всю мощь своих легких заорал дневальный.

Как на пожар или при ожидавшейся вылазке сепаратистов вылетел дежурный.

– Вольно!

Колыванов жестом показал, что ему сейчас не надо ни доклада, ни повышенного внимания к себе, и прошел в ленинскую комнату. В газетной подшивке он за полминуты нашел то, что искал. Постоял еще чуть, поглядел на стенд с портретами членов Политбюро. Любая политика была для него тайной за семью печатями. В нее он, вообще-то, не полез бы и при отсутствии печатей, поскольку с юных лет был убежден, что это занятие – для людей без стыда и совести. И вот политика сама отыскала его…

О том, что произошло со Шмаковым, он узнал уже после восьми часов вечера, так как на его нервы и мозг усиленно действовала комиссия главкома ПВО. Тело генерала на лестнице обнаружила соседка. Врачи совершенно уверенно вынесли заключение: сердечный приступ.

Колыванов стоял на ступеньках крыльца, намереваясь покончить со всеми делами на сегодня, когда к нему тихо подошел прапорщик Терентьев, адъютант покойного командира. По его лицу было видно, что он очень скорбит из-за смерти Василия Тимофеевича. Вместе с ним он служил еще в Подмосковье, а кое-кто говорил, что и до Подмосковья тоже.

– Как это было? – хмуро спросил Колыванов.

– Говорят, сразу. Не мучился, – сообщил Терентьев.

– Вот оно, счастье наше…

Прапорщик вздохнул.

– Все под Богом ходим.

В иные времена Колыванов должен был на корню пресечь религиозную агитацию. Теперь к подобного рода высказываниям относились спокойно, а церковных иерархов даже приглашали освящать ядерные ракеты и подводные лодки.

Храня молчание, будто в память о командире, они дошли до «Волги» Колыванова. Водитель завел мотор, и тогда Терентьев почти шепотом сказал:

– Василий Тимофеевич велел вам передать, если что-нибудь случится, – и вложил в руку полковнику маленький ключик с пластмассовой биркой.

Со стороны могло показаться, что он просто жмет руку офицеру.

– «Рига-Пассажирская», – добавил он, браво козырнул и зашагал к домам военного городка.

Полковник внимательно рассмотрел ключ и бирку, когда приехал домой. Ужинал, почти ничего не говоря. Потом переоделся в гражданку и вызвал такси. Ключ подошел к ячейке камеры хранения, где лежал один коричневый конверт с печатью командира корпуса. Его содержимое Колыванов изучил на заднем сиденье машины, пока таксист-латыш ехал по улицам Риги обратно.

Дома он заснул далеко не сразу. Сначала самой правильной казалась идея отдать письмо-исповедь покойного Шмакова лично в руки генерал-лейтенанту Нечипоренко, только что прилетевшему с комиссией. Потом он зажег ночник и снова перечитал одно место в тексте.