День мертвых

– Праздник, значит, – проговорил Скелли. – Хорошее начало для войны. Твой отец может быть классным парнем, когда захочет.

Он подошел к бульдозеру и забрался в кабину.

– Чем ты сейчас займешься? – спросила девушка.

– Спущусь на насыпь и столкну сгоревшие машины.

– Я с тобой.

Она устала и перепачкалась, но пока что ей не хотелось, чтобы все заканчивалось, – эта увлекательная жизнь, которой, оказывается, ей так не хватало и которая так отличалась от ее привычной жизни в МТИ и Кембридже.

– Тут только одно место.

– А я к тебе на коленки.

Скелли ухмыльнулся и жестом пригласил ее.

Когда Стата устроилась, он перевел рычаг управления на передний ход и прокомментировал:

– Просто-таки влажный сон патриота: едешь, а у тебя в районе паха ерзает статуя Свободы.

– Заткнись, Скелли, – откликнулась она без всякой злости, наблюдая за его движениями. Бульдозер прошел через colonia, затем по широкой гравийной дороге и выполз на насыпь. – Вот так же ты меня учил ездить на механике. Мне сколько было – восемь?

– Ага, и когда мы вернулись, твоя мать запустила мне горшком в голову.

– Да, а Питер так завидовал, что неделю потом со мной не разговаривал. Но на самом деле ты ей нравился. В смысле, маме.

– В известной мере, – согласился он после некоторых раздумий. – Так же вот может нравиться животное жены или мужа, когда вступаешь в брак. Ну а вообще-то, они были помешаны друг на друге.

– Да уж, – сказала Стата, немного удивленная, что Скелли это уловил. Он казался воплощением черствости и грубой силы, но редко упускал что-то из виду. И сейчас изрек истину, под знаком которой прошла вся жизнь Статы. Они и в самом деле были помешаны друг на друге, и их дети с юных лет, хотя и не испытывали недостатка в ласке и заботе, понимали, что в Великой истории любви им отведены вторые роли. И на самом деле, это было хорошо. В них рано расцвел буйный дух независимости, толкавший их за пределы семьи в поисках тех особых оттенков любви, что родители приберегали друг для друга: например, невинных заигрываний, которыми отец балует подрастающую дочку, приучая ее к мысли, что она привлекательна, желанна; всех этих мимолетных реплик и ласковых взоров, что ложатся затем в фундамент сокровенной женской уверенности в себе. Мардер старался, она это видела, но ему не хватало сил: Чоле была для него как постоянная работа. Так что бо́льшую часть всего этого Стата получила от мужчины, у которого сейчас сидела на коленях.

– А теперь слезай, детка, – велел он, остановившись перед первым сгоревшим автомобилем. Стата повиновалась и стала наблюдать, как ловко он сталкивает останки джипов в море. Ее не удивляло, что Скелли умеет управлять бульдозером. У него имелся впечатляющий запас практических знаний, многие из которых (в том числе навык езды на механике) он передал за эти годы и ей: показал, как бесшумно передвигаться в лесу, как прятаться, как подстрелить, освежевать и разделать оленя; как приготовить рыбу, кролика; как ездить на мотоцикле, как прыгать с парашютом, и объяснил, что мужчины – по крайней мере, мужчины его типа – ищут в женщинах. И вряд ли это было случайностью, что интересные ей мужчины больше напоминали Скелли, чем Мардера. Мардер научил ее ходить под парусом на лодке, стрелять из пистолета и использовать ресурсы воображения. И он рассказывал ей истории, чего Скелли не делал. Она спрашивала много раз, но так и не услышала его версии событий, через которые они с отцом прошли во Вьетнаме.

Когда с машинами было покончено, она упросила Скелли уступить ей место и сама повела бульдозер на остров.

Мардеру оставалось принять как данность, что фиеста прошла по плану, поскольку он ничего о ней не помнил – или помнил не больше, чем о той перестрелке на Тропе Хо Ши Мина. Сквозь алкогольный туман проступали лишь отдельные воспоминания.

Двое мужчин несут фанерный лист, на котором дымятся два разделанных поросенка; оголившийся до пояса Скелли подкармливает мескитовыми дровами костры в ямах, на черном от копоти лице – дьявольская ухмылка; Ампаро раздает указания с властной невозмутимостью, как будто закатывать пирушки на сотню человек безо всякой подготовки ей не впервой; играют мариачи[72] – костюмы и сомбреро, гитары и трубы, и под их музыку он танцует с дочерью, а потом с Пепой Эспиносой, и та говорит, что он мыслит шаблонами, и желает знать, какого черта он творит, и в целом его порицает, но все-таки танцует с ним, кружась под цветными фонариками; фонарики имеют форму перцев – все та же Ампаро умудрилась где-то их раздобыть. Поцеловал ли он Пепу Эспиносу или это ему приснилось?