День милосердия

Увидел, как она постреливает глазками, прыскает в ладошку, походил туда-сюда по казарме между койками, показал себя и вдруг махом выпрыгнул через окно на леса. Она так и ахнула: дескать, разве ж можно так пугать? Он глянул на стенку, будто проверяющий, и: «Ну что у вас? Какие трудности?» Она смеется, головой покачивает, удивлена его прыткостью. «Как зовут? Василиса Прекрасная?» Опять смех. «Будем знакомы. Сергей». Думал, сробеет, не даст руку — нет, дала, смутилась, покраснела, но пожала крепко и назвалась: «Надя». И что поразило: какая-то ясность в ней, чистота, добрая, доверчивая душа. «Очень быстро работаешь, Надюша». — «Как так?» — не поняла, но смеется. «Стенка фасадная, отделывать надо особенно, не спеша». — «Я так и стараюсь». — «Быстро стараешься». — «Ну, правильно, нас так и учили». — «Чем быстрее будешь стараться, тем быстрее кончишь и уйдешь». — «Конечно, на другой этаж перейду». — «Ну вот, видишь, какая грустная история, ты перейдешь, а я останусь…» Опять смеется. Что бы ни сказал, ей все смешно. «А слушай, Надюша, давай так: ты замазываешь, а я буду отковыривать. Дотянем до конца службы. Меньше года осталось». — «Ишь ты, хитренький какой! Вытурят за такую работу». — «Чудачка, кто тебя тронет — я же на посту!» — «Ах да, этого я не учла». Он взял ее руку, склонился над ладонью. «Ну, девочка, чудеса! Руки у нас одинаковые!» — «Ой, правда?» — Бросила полутерку голова к голове, принялись разглядывать ладони. Да, были у них кое-какие общие линии. «Все, Надежда, шутки в сторону, тут нарисована наша судьба. Нам надо дружить, вместе ходить». — «Ты думаешь?» — «Железно!» — «Ой, как интересно!» — «Ты давай-ка не ойкай, а запомни: в это воскресенье, в одиннадцать ноль-ноль у Исаакиевского собора».

Она пришла, и не в одиннадцать ноль-ноль, а даже раньше. Где они бродили в тот день, о чем говорили, что делали, затерялось в памяти; запомнилось одно: как он налетел на патруль и подтянутый лейтенант, витринный красавчик, проверив по удостоверению право на значки, заставил из шести снять четыре чужих, надетых для красы, и сунул их себе в карман. «Раздел» в присутствии Надюхи. Думал, воспитывает солдата. Едва отошли от патруля, Надюха, огорченная, расстроенная, взяла под руку, сказала: «Дурак этот лейтенант, такие красивые значки отобрал. А ты пожалуйся генералу. Есть у вас добрый генерал?»

Вот это и запомнилось от первого свидания. А сколько их потом было!

Дальше — больше, началось какое-то сумасшествие: самоволки, побеги через забор, по чердакам в спортивном костюме, цирковые трюки с попаданием обратно в казарму, хитрость, храбрость, отчаянность, лишь бы увидеться хоть мельком.

Надюхе тоже круто приходилось. Отец строгий, на слово суровый, не позволял гулять допоздна. Чего уж только она не придумывала: и дежурства в дружине, и сверхурочные работы, и какие-то собрания в комсомольском штабе. Но как ни прятались, пришлось раскрыться. Надя устала, да и ему тоже нелегко было: перебрал всю норму нарядов вне очереди, в конце концов вызвал его замполит, побеседовал по-отечески и пригрозил, что напишет родителям. А кому интересно, чтобы на него прикатила такая «телега». Пришлось стиснуть сердце в кулак, видеться только по воскресеньям, и то, если давали увольнительную, но, правда, после беседы с замполитом никаких задержек с увольнительными не стало: поняли, что дело серьезное, не рядовой флирт — любовь!

Ну и родители поняли, тоже перестали зажимать, куда денешься, коли родная дочь по парню слезами исходит — вызнали у нее тайну, к себе его пригласили. Так и попал он к ним впервые в дом. И ничего, нашли и общий язык, и взаимопонимание, и даже понравились друг другу.

Отец ее Кондратий Васильевич выставил ради знакомства бутылку «экстры». Мать Ольга Трофимовна закатила обед, как на праздник: вареньями разными, пирожными, конфетами угощала. После обеда Кондратий Васильевич отослал женщин «погулять», а сам прямо, без околичностей, с твердостью, понравившейся Сергею, завел разговоры про жизненные планы молодежи. И когда услышал такой же прямой и ясный ответ, сказал, что даст на первое время, после выхода Сергея с армейской службы, одну из двух имеющихся комнат — временно, потому что у Нади есть младшая сестренка Люба, которая растет и которой нужна будет площадь. Сергей сказал, что не намерен сидеть на шее у родителей, а будет работать и через работу добиваться собственной квартиры. Кондратий Васильевич, одобряя его, похлопал по плечу и сказал «молодец». Сергей тогда воспарил от такой сдержанной похвалы, как будто его похвалил сам министр обороны.

Поженились сразу, как только Сергея демобилизовали. Три года прожили в маленькой, десятиметровой комнатке у родителей Надюхи. Люба спала на раскладушке в большой комнате у телевизора.