День милосердия

Сергей сбегал на стройку. За рамами лесов нашел старую детскую ванночку, захватил и ведро для воды. Вернулся полный нетерпения скорей-скорей взяться за работу. Быстро, вприпрыжку перетаскал из маленькой комнаты на кухню мешки с песком и цементом, пачек десять плитки. Привычной рукой, на глазок сыпанул в ванночку песку, потрусил цемента, еще прибавил, еще. Коротким мастерком перемешал, взрыхлил смесь, пальцами размял комки, вылил ведро воды, плеснул еще, сколько рука отмерила. Тщательно, бережно, неторопливо начал первый замес.

Возле него то и дело кто-нибудь проходил: то Александр, то Павлик, то Христина Афанасьевна — таскали в прихожую увязанные пачки старых газет, журналов, черновиков. Павлик каждый раз останавливался за спиной Сергея или сбоку и молча сопел, глядя, что делает Сергей.

Закончив замес, Сергей напористо, одним натиском отбил молотком штукатурку по намеченному контуру стены, вколотил дюбель с отвесом и сел покурить перед началом работы.

Перекур этот перед первым рядом тоже пришел не сразу. Чего, казалось бы, еще: разметил, сел, сигарету в зубы и — пошла, родимая! Нет, есть тут маленькая, но тоже очень многозначительная хитрость. Вот сидишь ты в сторонке, покуриваешь и вроде бы ничего не делаешь, даже не шевелишься, а глаз тем временем вверх-вниз, туда-сюда, как бы рисует, планирует будущую кладку: во-о-он та щель между кирпичами — останется слева, сантиметра на два от края будущей кладки, а вот это место, где выбоина, тут как раз и пройдет нижняя кромка, замазать выбоину придется, потолще раствору положить… Вот так посидишь, выкуришь сигарету, а глаз уже разметил, запомнил, как и что, свыкся с местом. Со стороны поглядеть — сидит мужик и курит, шабашничает, а на самом деле тут, может, и свершается самая главная работа: настройка глаза!

Тут — как и со стенкой: первый ряд уложишь точно, по бечевке и по отвесу, так и пойдет, ровно, гладко, красиво, а если поспешишь, спортачишь, ее и начнет вести, кособочить, так до неба и не выведешь ровизну. Поначалу, когда не знал этого, частенько выходили у него «дунайские волны». Ботвин морщился, ворчал: дескать, где же твой глаз, рабочий класс? Кладку, конечно, принимал, куда денется, но Сергею не то чтобы стыдно бывало, а как-то заедало его: что ж, неужели не сможет «стрелкой», как другие каменщики, тот же Кузичев, например? Потом, через много дней сообразил, в чем секрет, и про себя сочинил такое правило: первый ряд — как на парад. Старик тоже знал, что почем, но только словами не мог выразить. А он словами выразил, значит, кое-что да смыслит, не пустой котелок. Когда сказал ему про первый ряд, он: ага, ага, а как же! «Ага, ага», а что же молчал? Так вроде, говорит, само собой ясно. Само собой!

Первый ряд — как на парад! Сразу не задашь глазу точную вертикаль и толщину подмазки — запляшут плитки вкривь и вкось, покатится шов, как по ухабам. Глаз, рука, выдержка. Тут, для работы с плиткой, не всякий характер гож: если каменщик заполошный, торопыга, у него и кладка такая же выйдет: ребристая, неровная, лихоплясная, как у Мартынюка, а если выдержанный, основательный, вроде Кузичева, то и кладочка идет как зеркало, шовчики струнами, как в Зимнем! Есть там камины, выложены изразцовой плиткой…

Он потушил окурок, аккуратно положил в угол. Ну что ж, начнем? Натянул резиновые перчатки, вынул из пачки первую плитку, покрутил так-сяк — наплывов нет, и кромки чистые, хороший признак. Окунул плитку в ведро с водой, зацепил из ванночки густого тяжелого раствора, размазал пальцами, подержал плитку на весу и — хоп! — к стене ее, у самого пола. Взял вторую, окунул в воду — раз! Зацепил раствору, размазал — два! Приляпал над первой — три! Придавил, пристукнул костяшками пальцев — четыре! И пошла, пошла плитка за плиткой, полез вверх первый вертикальный ряд. На третьей вертикали возник опять, как и днем на стене, этот внутренний размеренный счет: раз — два — три — четыре. Пошла глухая кладка…