День милосердия

Сергей отсчитал из конверта сорок рублей, остальные вместе с конвертом положил перед Мартынюком. Тот небрежно сунул конверт в карман. Коханов, пока шел спор, подмел все остатки и теперь, сыто поглаживая себя по животу, расфилософствовался:

— Знаешь, Пашка, почему у тебя никогда денег не будет? Потому что ты мелкий, по мелочи хватаешь там и сям, а когда выпадает случай, теряешь меру и зарываешься. Сам себя наказываешь. Знай меру — и обретешь счастье. Формула не моя, но тоже гениальная.

Он фыркнул, довольный собой. Лоб его, лопатой, лоснился на солнце, очки сверкали, широкий губастый рот расплывался в снисходительной улыбке. Кузичев закинул руки за спину, отошел к краю стены, глядя в задумчивости на город. Мартынюк приложился к бутылке с минеральной и выдул до дна — слова Коханова он пропустил мимо ушей. Кузичев вернулся от края стены, подал Сергею свой конверт с премией:

— Вот, обещанные. Вернешь, когда сможешь.

Сергей благодарно пожал его руку.

— Спасибо, Кузьмич! Верну к зиме.

— Когда сможешь, — твердо повторил Кузичев и пошел работать.

За ним поднялся Мартынюк, серьезный, вроде чем-то озабоченный. Укатился в свой угол, к своему ящику. Коханов и Сергей, как самые молодые, разобрали стол, разнесли кирпичи. Пустые банки, шкурки, огрызки сбросили в проем — все равно мусора полно, будут вывозить с нулевой отметки.

— Тоже зубришь? — спросил Сергей, вытягивая у Коханова из-под мышки книгу. — «Петр Первый», — прочел он название.

— Перечитываю, — пояснил Коханов. — Любопытные есть моментики. Соотносительно… Хочешь? Бери, я на праздники уезжаю, валяться будет.

— Нет, не могу. Третьего мая диамат сдаю, — сказал Сергей, перелистывая книгу и выхватывая глазами отдельные строчки.

— Диамат сдаешь… — Коханов усмехнулся, рот его разъехался кривым полумесяцем. — Ты сдашь, а мне это не суждено.

— Как так? — не понял Сергей.

— Диалектичность во мне, в крови, в костях — при всем желании не смогу избавиться.

— Ясно, — рассмеялся Сергей, возвращая книгу.

Они крепко пожали друг другу руки. Коханов прокричал: «Общий привет!» — и ушел.

Раствору было еще порядочно, и, хотя время шло уже не казенное, а свое, личное, Сергей все же решил не гнать, не вытягивать последние жилы, оставить немного и для вечерней работы у профессора. Наверняка до полуночи придется гнуть спину, так что расслабиться на четверть часика никак не мешало. После водки и закуски ударило в руки-ноги томливое тепло, к тому же погодка — благодать: ветер стих, изрядно пригревало, хоть ложись на кирпичи и мыркай, что твой кот.

Он вел кладку неторопливо, с передышками. Сунет кирпич, посмотрит по сторонам, сунет другой, пристукнет — передохнет, глянет, как слева кланяется Кузичев, справа — Мартынюк. Похоже, что они вот-вот кончат — скребут со дна, а у него еще порядочно. И незаметно для самого себя, поддаваясь безотчетному порыву догнать товарищей, Сергей разгорячился. Кладка пошла живее, и постепенно возник внутренний счет: раз — два — три — четыре. Мысли отлетели куда-то, остались и не мысли вовсе, а так, обрывки какие-то. И вскоре заметил, что его взяли на буксир: слева в его ящике замелькал мастерок Кузичева, справа — Мартынюка. Не прошло и десяти минут, как они выскребли со дна последний раствор. Сергей перевернул ящик вверх дном, легкой быстрой дробью обстукал, сбил налипь. Обчистил мастерок и кельму, сунул в полиэтиленовый мешок, спрятал в чемоданчик.

Молча спустились со стены, пересекли двор. Расставаясь на углу Литейного, Сергей спросил у Мартынюка, не хочет ли он зайти по вчерашнему адресу во двор, чтобы вместе отдать деньги, или доверяет ему, Сергею. Мартынюк возмущенно, как бы жалуясь, обратился к Кузичеву:

— В третий раз дураком хочет сделать. Нет, ты смотри, Кузьмич, что творит: я его на халтуру взял — раз дурак, заработанные, кровные вернул — два. Да еще относить? Нет уж, Метла, давай без меня. Потешь себя, тут своих забот — ажио задницу дерет.

Кузичев отмахнулся — дескать, разбирайтесь сами — и, уже повернувшись уходить, сердито сказал Сергею:

— Сам отдашь.

На том и разошлись. Сергей направился к телефону-автомату звонить Надюхе. Пока она дойдет от управления до Литейного, он успеет забежать вернуть деньги.

Как и хотелось Сергею, Екатерины Викентьевны дома не оказалось, была одна старушка мать. Узнала Сергея, насторожилась, поджала губы, но дверь распахнула — раз пришел человек, входи, не прогонишь. Сергей безо всяких предисловий протянул ей деньги, сказал, наклонившись к самому уху:

— Деньги это, восемьдесят рублей. Вчера ошибку дали, ошиблись. Возвращаем. Поняли?

Старуха с недоумением посмотрела на деньги, на него, удивилась, не веря ему, протянула обратно сложенные бумажки, но он не взял.

— Это ваши деньги. Ваши! — погромче повторил он, думая, что она недослышала.

Старуха ахнула от радости, прижала кулачок с деньгами к груди.