День милосердия

— Спасибо, — сказал он, невесело улыбнувшись. — Только я очень не уверен в этом. Думаю, что это не так. Честно говоря, совесть моя не чиста. — Он с сожалением развел руками. — Но зато теперь я знаю про тебя все.

— И даже то, где я живу и как меня найти? — с вымученной улыбкой спросила она.

— Найти тебя очень просто.

— Почему же ты не сказал об этом?

— Наверное, это глупо, но мне показалось, будто мы с тобой некие романтические герои, чьи жизненные линии вдруг пересеклись в одной точке. Захотелось проверить: если это судьба, то линии должны снова пересечься в будущем.

— Правильно, они снова пересеклись.

— Нет, это та же самая точка. Должно пройти какое-то время.

— Какое время? Очень долго?

— Не знаю. Какое-то.

— О, господи! — простонала она. — Но я так хочу верить тебе! Понимаешь? Хочу верить!

Легким взмахом пальцев он стряхнул снег с ее волос, щелкнул по носу и засмеялся.

— Верь, ласточка, верь. Я тоже буду верить. Ну а теперь пошли, а то простынешь.

Он взял ее под руку и повел на перрон. Она шла, прижавшись к нему, поглядывая на него снизу вверх и молча улыбаясь. Возле вагона он привлек ее к себе, обнял, коснулся губами лба. Она приникла к нему — порывисто, цепко, жадно. Он чуть выждал и мягко отстранил ее.

— Давай не будем превращать точку в пятно. Мы еще увидимся. Я верю в это, ласточка.

Так грустно, как теперь, ей никогда еще не бывало. Хотелось не отпускать его, удержать возле себя, но это было невозможно. Он подтолкнул ее в тамбур и пошел. Вскоре он скрылся из виду в густо падающем снегу, а ей еще долго казалось, будто там, в серой снежной мгле, покачиваются его рыжие патлы.

1972

ЧИСТЫЕ «ХВОСТЫ»

Несколько часов кряду директор химического комбината Иван Сергеевич Морохов вел совещание по «хвостам» — жидким отходам последней ступени выщелачивания. Говорили много — и горячо, и сдержанно, и умно, и не по делу. Защитники природы требовали законсервировать производство до тех пор, пока не будут построены очистные сооружения. Прожектеры предлагали фантастические варианты — каждый грамм чистых стоков обошелся бы в пять граммов золота. Третьи советовали разбавлять «хвосты» водой и, не мудрствуя лукаво, сбрасывать в канализацию, — дескать, потомки простят и что-нибудь потом придумают.

Морохов, конечно, понимал, что стоки ядовиты, гибельны для природы и что с ними надо что-то делать. Но он понимал и другое: уж если завод пущен, то никто ни в жизнь не остановит его, пристраивать же очистку к действующему заводу почти так же дорого, как и строить новый такой же завод. И так тускло и муторно было у него на душе — и от этого понимания, и от тяжелой усталости, и от ноющей, прихватывающей боли слева, в груди, что он прервал очередного оратора и объявил решение: будем выходить с этим вопросом к министру.

— Все свободны, — сказал он хмуро и достал валидол.

Кое-кто попытался задержаться в кабинете, но он решительным жестом дал понять, что никаких разговоров не будет, и все удалились.

Сунув под язык таблетку, он посидел с минуту в полной неподвижности, глядя в окно, на асфальтированную площадку между березами. Что-то там было не так, как обычно. Наконец он сообразил, чего не хватает — «Волги». Иван Сергеевич вызвал секретаршу и, чуть шепелявя из-за валидола, велел разыскать шофера — хоть из-под земли, и немедля. Сказал это спокойно, не повышая голоса. Его крупное серое лицо с большими, резкими складками вокруг рта было невозмутимо. Он отвернулся к окну. Секретарша спросила:

— Вам плохо? Может, врача?

Его вдруг резанул тон ее голоса — холодный, необязательный, казенный. С таким незаинтересованным выражением обычно спрашивают о чем-нибудь только для приличия. Уж лучше никакой заботы, чем такая. Он перевел на нее свои тяжелые серые глаза и раздельно, сдерживая раздражение, произнес:

— Я вам сказал: машину.

Поднялся, постоял в раздумье и медленно пошел через приемную в коридор — ни на кого не глядя, переваливаясь и втягивая голову в плечи, как большая и старая птица.

Выйдя на крыльцо, он надел темные очки. Был конец сентября, обыкновенно грустная, дождливая пора в этих местах, но нынче, на удивление, стояла сухая и жаркая погода. Говорили, будто по второму разу зацвел багульник, а на черемухе и ольхе набухли почки. Морохов отошел в тень, под березы.

За пыльными, поблекшими кустами акации стояли скамейки и столы — в обеденный перерыв тут забивали «козла» и вечно толклась дежурная шоферня. Морохов выплюнул в урну не до конца растаявший валидол, сел на скамейку. В глубине рощицы, развалившись на траве, трое рабочих в строительных спецовках ели хлеб, запивая молоком прямо из литровых бутылок. Из открытых окон заводоуправления доносились голоса, стук пишущих машинок, звуки музыки. Пятый год ютятся в бараке! Комбинат построен, а управление — в последнюю очередь. Так же, как и дороги…