День милосердия

— У нас в общежитии складчина.

— Без тебя — никак!

Сергей смеялся, мотал головой.

— На грех подбиваете?

С Дворцовой площади вместе с порывом ветра звонко ударило маршем. Перекрывая гром оркестра, со всех углов площади грянуло в движущиеся массы: «Героическому рабочему классу — ура-ра-а!» — «Урр-ра-а!» — вторили колонны. «Славным труженикам Дзержинского района — урр-ра-а!» — «Урр-ра-а!»

Сергей не заметил, как Ирина отстала и снова очутилась рядом с ним. Вцепилась:

— Держи, а то снесет.

Ряды побежали, праздничный поток развалился на два рукава. После площади они пошли по улице Халтурина.

Общежитие помещалось на первом этаже — огромная квартира, шесть комнат, кухня, ванная. Комната, куда завели Сергея, была просторная, высокая — хоть играй в мяч. Койки сдвинуты к стене, составлены друг на друга, в центре — длинный стол из столиков, как ряд, выложенный из костяшек домино. Четыре полукруглых окна задернуты желтыми казенными занавесками, тонкими и прозрачными. На тумбочках цветы: бледно-розовые гвоздики и красные тюльпаны. Яркая лампа на длинном, мохнатом от пыли шнуре. В углу, на тумбочке гремит маленький телевизор, исторгает из себя всю свою мощь: «Славным труженикам проектных институтов — урр-ра-а!»

В комнате уже было полно народу. Парни с гривами до плеч, в белых рубашках и галстуках, девушки в брюках с широченными штанинами стояли вдоль стен, сидели возле стола, уставясь в телевизор. Пришедшие стали толпой напротив телевизора, как в красном уголке, когда нет свободных мест.

Сергей положил шарики на кровать. Ирина пообещала напомнить, когда он будет уходить.

Наконец из кухни начали носить закуски и горячее, весело забегали девушки, засуетились вокруг стола. Появилась раскрасневшаяся тетя Зина, звеньевая маляров, сорокалетняя бобылка, и принялась командовать:

— Эй, молодежь! Чего как засватанные? А ну, айда за стол! Па́рам па́рам — кто с кем, потом разберемся.

Она хватала парней и девчат за руки, тянула от стен, толкала к столу, приговаривая: «Выдыхается, испаряется, горячее стынет».

Уселись плотно, плечо к плечу, не повернуться. Сергей сел рядом с Ириной на доску, кинутую между двумя табуретками. Тетя Зина налила себе водки, хлопнула в ладони, призывая всех затихнуть, хотя никаких особых разговоров за столом не было: так, невнятный говорок. Подняв стакан, она сказала:

— Ну, молодежь, давай-ка выпьем за наш светлый весенний праздничек. За то, чтобы всем нам хорошо работалось, чтоб любовь у вас была крепкая. — При этих ее словах раздался веселый одобрительный гул. Тетя Зина постучала вилкой по столу и, откашлявшись, закончила: — Чтоб каждая вышла отсюда в свою отдельную квартиру с хорошим человеком!

Засмеялись, задвигались, кто-то выкрикнул:

— Тете Зине — ура!

Все подхватили, не очень дружно, вразнобой, но весело, с хохотом. Потянулись друг к другу фужерами, стаканами, кружками.

Сергей чокнулся с Ириной и с ближайшими соседями: дотягиваться до всех не было никакой возможности. Ирина чуть пригубила красного вина, взялась накладывать Сергею закуски: белые молочные маслята, разлапистые грузди, капуста с брусникой, плавящаяся жиром селедка с фиолетовыми кружками лука, ветчина, сыр, ломтиков пять колбасы, — навалила от всей души полную тарелку. Сергей ахнул:

— Спятила?

Раскрыла глазищи якобы в недоумении:

— А что?

— Да я же не троглодит. Дома еще придется есть.

— Ну, это нескоро.

— Думаешь, я тут до ночи засяду?

— Сразу убегать нехорошо.

— После второй подниму якоря.

— Девушек обидишь.

— Ничего, перетопчутся.

— И меня…

— Но ты же не дурочка, должна понимать.

— Понимаю. Ешь давай.

Не успели как следует закусить, тетя Зина опять подняла стакан, но, подумав, опустила.

— Мы тут маляры да штукатуры, мелкая рабочая кость, а вот в гостях у нас, — она указала на Сергея, — очень хороший человек, каменщик! Наше слово — что? — побрызгать, помазать, его слово — камень положить. Пусть скажет чего-нибудь, крепко мужицкое, нашенское. Только без оборотов-проворотов, это мы и сами могем.

Она сипло засмеялась щербатым ртом, и стало видно, что предки ее были восточные люди: круглое лицо, узкие глаза, маленький приплюснутый нос.

— Правильно! Сережа, скажи!

— Пусть скажет.

— Каменщик, врежь! Кирпичом!

Сергей крутил перед собой стакан, ухмылялся, думая, что бы такое сказануть. Просят крепко мужицкое, нашенское, и в то же время «очень хороший человек, каменщик!» — как тут быть? И вдруг зажглось в нем прежнее, деревенское, лихое, от чего замурашилась кожа на спине, стало озорно на душе, и он пошел молотить, что подвертывалось на язык:

— Ваше слово — брызгать, мое — камень класть? Может, так, а может, иначе. В такую малину попадешь, чего помнил, позабудешь, чего знаешь, не соврешь. На работе-то не видно, какие вы, ягодка к ягодке, симпатичные. Сам бы ел, да зубы съел. Как говорят, кабы не было жалко лаптей, убежал бы от жены и от детей.

— Лапти найдем! — выкрикнула тетя Зина.

— Иринка сплетет, — подбавил кто-то.

Все засмеялись, принялись выкрикивать — каждый по слову. Речь сбилась. Сергей стоял, пережидая шум и смех.