День милосердия

Работа шла спокойно, ровно под счет раз — два — три — четыре, и Сергей успел вывести весь низ под умывальником, когда из прихожей донесся звонок. Вернулись дачники: затрещал Павлик, торопясь выложить свои впечатления от неудавшейся из-за плохой погоды поездки, заходили туда-сюда по коридору, загудел в кабинете Андрей Леонидович, разговаривая с каким-то стариком, пришедшим вместе с ним. В ванную заглянула Наталья — в джинсах в обтяжечку и фланелевой рубашке с открытым воротом, — гибкая, тонкая, длинноногая.

— Сережа, вы молодец! Кухня замечательная, просто произведение искусства!

Сергей поднялся со скамейки. Ему приятны были ее слова и сама она, смугло-румяная с улицы, веселая, красивая, такая вежливая и обходительная. «И как она терпит своего бегемота?» — подумал он, может быть впервые в жизни так остро ощутив несоответствие между людьми, соединившимися для семейной жизни.

— Так чисто, так точно — загляденье! — хвалила она.

— Не боитесь сглазить?

— Не боюсь! Вы настоящий мастер, опасаться нечего.

— Ну уж, мастер, — проворчал польщенный Сергей.

— Честно! В наш век акселерации, то есть ускорения, мастерство под угрозой, но вы один из тех, на ком держится мир. — Она взмахнула рукой, как бы обведя весь шар земной. Глаза ее смеялись.

— Ого! — воскликнул Сергей. — Не надо, своих забот навалом.

— Неужели не под силу? — Она с явным одобрением окинула взглядом его рослую, крепкую фигуру. — По-моему, ничего, на вас можно.

— Я тоже в ускорении, бегу со всеми. А вот куда?

— Разве не знаете?

— Где уж мне? Вы должны знать.

— Ну, я, вообще мы — никто из нас ничего толком не знает А вот вы — мне кажется, у вас яснее.

— Проще?

— Не проще — яснее, — повторила она.

— А мне казалось, что именно вы знаете.

— Именно?! Почему вы так решили?

— Так показалось… Куда все торопятся, конечно, никто не знает, но вы…

— Вы заблуждаетесь, — с тонкой усмешкой подхватила она, и в глазах ее, темно-синих при свете лампочки, промелькнула грусть. — Увы.

Сергею вдруг захотелось погладить ее по голове, по гладким черным волосам, или притронуться к руке, к ее длинным хрупким пальцам, чтобы утешить, подбодрить, выразить в этом прикосновении свое расположение к ней. Но она, словно почувствовав его порыв, чуть отступила, и сразу токи, возникшие между ними, прервались, глаза ее снова обрели свое обычное выражение «доброжелательности ко всем».

— Ну, не буду вам мешать, умоюсь в кухне. Мойкой ведь можно пользоваться?

— Конечно, подключена.

Она помахала ему пальцами, как будто разминала их перед очередным фортепьянным пассажем, и ушла. Тотчас, словно только и ждал этого момента, появился Павлик с шахматами.

— Сразимся? Обещали в прошлый раз.

Сергей стянул перчатки: и правда, обещал, — надо выполнять. Поставили доску на пачки с плитками. Павлик спрятал по фигурке за спину — погадать, кому какой цвет. Сергею выпал черный.

— Вам некогда, поэтому мы блиц, — предупредил Павлик, беспокойно поглядывая в коридор, опасаясь, как бы не появился кто и не помешал им. — Над каждым ходом думать до трех: раз, два, три и — ходи. Ладно?

Сергей был согласен, и они начали. На восьмом ходу Сергей лишился слона, на пятнадцатом — ладьи, еще через два хода, после ошеломительного разгрома, Сергей получил мат, который был столь же неизбежен, как, скажем, наступление зимы вслед за осенью. Павлик деловито, даже не взглянув на посрамленного противника, развернул доску и принялся расставлять фигуры. Вторая партия прошла еще более стремительно, чем первая: уже на десятом ходу Сергей понял всю тщету своих усилий и предложил ничью. Павлик сердито заворчал, не принял ничьей и через шесть ходов устроил Сергею «мельницу», разгромив его наголову.

— Еще? — спросил он, не скрывая торжества.

Сергей посмеивался над собой, пытаясь скрыть за усмешкой смущение и не показать мальчишке, как он обескуражен. Было ясно, что ему не отыграться, но и признать себя побежденным этаким шкетом тоже было стыдно.

— Слушай-ка, Павел, в шахматы что-то надоело, давай разок в поддавки, — нашелся он.

— Как это? — Павлик весь так и загорелся от любопытства. — Не умею в поддавки.

Сергей переставил фигуры для игры в шашки, и сообразительный Павлик мигом схватил суть. Однако мозги его, привыкшие к выигрышу фигур, никак не могли перестроиться на противоположные условия игры. Он продул подряд пять партий. Горе его было велико: он выглядел таким несчастным, с таким трудом сдерживал навертывавшиеся слезы, что Сергею было и смешно, глядя на него, и жалко.

— Еще разок, ну последний, — канючил мальчуган после каждого проигрыша, и Сергей великодушно соглашался, пока не понял, что, так же как ему не дано победить Павлика в шахматы, Павлику не дано победить его в поддавки.

— Все! — решительно заявил Сергей после пятой партии. — Потренируйся с папой, потом еще сыграем, а теперь пора за работу. Видишь, сколько раствору? Твердеет, надо спешить, а то схватится камнем, тогда хоть выбрасывай.

Павлик кивнул. В глазах его за стеклами очков дрожали слезы, но он пересилил себя, не расплакался и, сложив фигуры внутрь доски, протянул Сергею руку.