День независимости

В общем и целом он оказался, несмотря на отсутствие хоть какого-то бара, недурным местом. В его стенах я смог завершить казавшуюся нескончаемой распрю с Энн, а кроме того, мне удалось отвертеться от Шарлей и начать, возможно, выстраивать новые отношения с Салли Колдуэлл. Плюс к тому мы с Полом сумели проникнуться большим доверием друг к другу, а мне выпал случай произнести несколько наставительных слов, которые я именно для сей цели и заготовил. Все это – достижения примечательные. Повези мне чуть больше, и «Зверобой» мог стать почитаемым и даже священным местом, куда – ну, скажем, в начале следующего столетия – Пол приезжал бы один, или с женой, или с подругой, или с собственным непростым потомством и говорил бы им, что «бывал здесь когда-то с покойным отцом» и тот поделился с ним мудростью, которая полностью определила его дальнейшую жизнь, – хотя сказать с полной уверенностью, в чем эта мудрость состояла, не смог бы.

Несколько жующих постояльцев (ни одного знакомого лица) поднимают холодные взгляды от тарелок, чтобы посмотреть на дверь столовой, в которой мы с Полом стоим и обозреваем плавное перемещение чашек с добрым кофе, тарелок с копченой колбасой, картофельными оладьями, булочками в сахарной глазури, сиропом для блинчиков, студнем и яичнецей-болтуньей. Настороженные глаза этих людей говорят: «Нет уж, спешить мы не станем». «Мы за это заплатили». «Имеем право поесть без спешки». «Мы тут на отдыхе». «Ждите своей очереди». «Это не тот ли тип, что в телефонную трубку орал?» «Что это еще за “Клир”». «Тут что-то нечисто».

А Пол, с чьего пухловатого плеча свисает сумка «Парамаунт», вдруг выставляет перед собой ладони, прижав их к незримому стеклу, и начинает передвигать туда, сюда, вверх, вниз, в одну сторону, в другую; симпатичное мальчишечье лицо его искажается ужасом, он шепчет: «Помогите, помогите. Я не хочу умирать».

– Не думаю, сынок, что для нас здесь найдется место, – говорю я.

– Пожалуйста, не оставляйте меня умирать, – негромко, так что слышу его лишь я, продолжает Пол. – Не растворяйте таблетку в кислоте. Прошу вас, надзиратель.

Милый проказник, и, что мне особенно по душе, он встает на мою сторону именно тогда (или почти тогда), когда я сильнее всего в этом нуждаюсь.

Пол обращает ко мне лицо умирающего с приоткрытым от ужаса ртом, в безмолвном, страдальческом изумлении прижимает ладони к щекам. Никто из сидящих в столовой на него больше не сморит, все уткнули, точно арестанты, носы в тарелки. Он издает парочку ииик, таких звучных, словно они исходят из пустого колодца, и произносит:

– Он же Сибелиус.

– А это что значит? – Готовый уйти, я отрываю мой портплед от пола.

– Окончание хорошего анекдота. Правда, сам анекдот я придумать не смог. С тех пор как у мамы появился любовник, она мне мышьяк в еду подсыпает. А это снижает мой коэффициент умственного развития.

– Попробую с ней поговорить, – обещаю я, и мы уходим, и никто не замечает, как мы вступаем в сияние жаркого утра, направляясь к «Залу славы».

Церковные колокола уже звонят и бьют по всему городку, сзывая прихожан на утренние службы. Приодевшиеся, бледнолицые семейные группки из трех, четырех и даже шести человек шествуют по двое в ряд по каждому уличному тротуару, направляясь кто во Вторую Методистскую, кто в Конгрегационалистскую, кто в Христову Епископальную, а кто в Первую Пресвитерианскую. Другие, не столь нарядные – мужчины в чистых, но неглаженых рабочих штанах цвета хаки, женщины в красных платьях, но без чулок и шарфиков, – выбираются из машин, чтобы заскочить в церковь Девы Марии Озерной ради краткой, бездыханной встречи с благодатью, прежде чем для них начнется отсчет урочного времени, рабочий день официантки или какая-то встреча, назначенная в другом городке.

Мы же с Полом, проникшись пилигримским чувством бренности всего сущего, совершаем вместе с другими не желающими ни перед кем преклоняться, неблагочестивыми, вооружившимися фотокамерами отцами и сыновьями, отцами и дочерьми в летних одеждах, наш уверенный, но неотделимый от туманного смутного смущения (как будто нам есть чего стыдиться) путь в «Зал славы». Наши машины, а то и придуманные еще в Беспечных девяностых[101] трамвайчики развозят «группы сеньоров» и к другим достопримечательностям городка – к «Дому Фенимора» и «Музею фермеров», где выставлены вещи тех времен, когда мир был поприятнее, чем ныне. К тому же все магазины открыты, мороженое продается, воздух наполнен музыкой, озеро – водой, и нет у гостей городка такого желания, которого кто-нибудь уже не учел бы, хотя бы отчасти.