День отдыха на фронте

Мыльная, липкая, она неслась по воде со скоростью торпедных катеров, облизывала каменные выступы, оторвавшись от какой-нибудь копны, взметывалась в воздух и долго парила там, пока не рассыпалась в невесомые мелкие шмотки, оставляя после себя ощущение грязи.

Если на равнинах, внизу, в этих краях стояло уже лето, кое-где оно вообще было в разгаре, то в горах, как и в Питере, пока царила весна, была самая ее середина.

Поезд в Сталинабад пришел ночью, под гудение ночных жуков и очень злых, похожих на ос, местных комаров. Комары были такие ненасытные и яростные, что могли атаковать целый поезд — все вагоны сразу.

На одном из разъездов мирно попыхивающий горячими клубами пара локомотив остановился на полминуты — в вагон закинули носилки со стариком, которому в Сталинабаде должны были сделать операцию.

Состав стоял на разъезде, у глиняной кибитки с плоской крышей всего ничего — затормозил и тут же двинулся дальше, но вагоны за эти краткие миги оказались битком набитыми комарами.

К стуку колес прибавились оханья и раздосадованные всхлипы пассажиров. И пока комары не наелись, охи и звонкие шлепки не прекращались.

Сталинабад оказался небольшим городком, похожим на расползшийся по земле кишлак, застроенный низкими, не боящимися лютого солнца кибитками, крыши которых прикрывали своими кронами тонкотелые веретенообразные тополя.

Но тени они давали мало, листва у тополей была жидкая, вот если бы на их месте росли северные дубы, плакучие березы или каштаны, прочно заселившие землю Новой Голландии — складского питерского района, тогда было бы другое дело, температура в кибитках в знойную летнюю пору была бы много ниже, люди не варились бы в глиняных стенах, как куры в мелких кастрюльках…

Из Сталинабада надо было добираться до Такоба, Вольт надеялся, что ему повезет, как повезло с белобрысым шофером в Ташкенте, и он в два счета добрался до совхоза имени товарища Люксембург… нет, имени товарища Клары Цеткин, — он ведь удачливый…

Удача отвернулась от Вольта, уехал в Такоб он только через сутки, ночевать пришлось на вокзале, где его сильно грызли блохи, а утром помог устроиться на попутную машину дежурный милиционер — усатый таджик в диковинном головном уборе — вместо форменной фуражки он носил басмаческую папаху, сшитую из роскошного коричневого каракуля…

Когда милиционера спрашивали, почему он носит папаху, ответ получали на вполне сносном русском языке:

— В фуражке у меня болит голова.

Кстати, Вольт отметил, что люди, живущие в Средней Азии и Сталинабаде, русский язык знают лучше и говорят чище, чем, например, уроженцы Кавказа. Интересное было наблюдение.

Милиционер знал то, чего не знал Вольт, — где-то на вокзальных задворках перехватил машину, пришедшую в город со стройки в кишлаке Такоб, и посадил питерского гостя в кузов.

Ворчливый, уставший от перевозки тяжестей "зисок" — также уральского, к слову, производства, — довольно быстро домчал его до Такоба и высадил на кишлачной площади перед квадратной кибиткой, украшенной красным выцветшим флагом.

— Вы не знаете, где тут поселилась Дина Григорьевна Крылова? — спросил Вольт у водителя, дюжего мужика басмаческого вида с небритым лицом и разноцветными глазами, один глаз у него сиял лихой желтизной, как у барса, второй был сугубо азиатским, черным.

Наверное, из-за этого досадного разноглазия человек и не находился на фронте. Он глянул на Вольта диковато, как на пришельца с другой планеты, и на вопрос не ответил.

— Она врач, недавно приехала сюда работать… Не слышали о ней? Диной Григорьевной зовут. Фамилия Крылова. Не слышали?

Водитель молчал, лишь оторопело смотрел на Вольта да хлопал глазами. Лицо его, неподвижное, словно бы вытесанное из камня, для оживляжа присыпанное мелким черным волосом, кроме непонятной отропелости ничего не выражало.

И только сейчас до Вольта дошло, — не сразу, но все-таки дошло: шофер просто-напросто не понимает его, поскольку совсем не знает русского языка, вполне возможно — ни одного словечка.

Открытием этим внезапным Вольт был ошеломлен, настолько ошеломлен, что даже больно прикусил себе язык. Язык жестов становился теперь понятнее языка слов… Вольт подхватил свой тощий узелок и, прощаясь, прижал к груди ладонь: спасибо, мол, за все.

Отошел от "зиса" метров на десять, снова прижал ладонь к груди, показывая шоферу, что тот свободен, — у водителя даже лицо его каменное посветлело от облегчения, а Вольт начал оглядываться: где же он в этом кишлаке найдет человека, знающего русский язык?

Выход был один — искать в кишлаке, на стройке поликлинику, больницу, амбулаторию, медпункт, лабораторию или как может называться заведение, где сейчас находится тетя Дина?

Невдалеке белели горы — были они по-летнему легки, веселы, их вообще нельзя было даже сравнить с теми картинами, которые он видел по дороге, которые ему в вагоне рисовали две русские старушки в темной одежде — вдовы русских казаков, павших на здешней границе… Ничего общего, словом.