День открытых обложек

Боря вкручивается в спирали Иудейских гор и вспоминает златокудрую Машу, глаза-малахит. Боря ввинчивается в небо‚ которое становится ближе‚ слезы льёт в темноте. А певица бередит во мраке‚ разливая по машине хмельной дурман: «Дай же Ты всем понемногу и не забудь про меня...»

Назавтра выходит из подъезда диковинный старец на тощих журавлиных ногах, шагает напрямик к синагоге. Возле нее стоит Лёва Блюм‚ молча‚ одним взглядом зазывает на молитву мужчин старше тринадцати лет.

Броня Блюм‚ жена Лёвы‚ знакомая ему до крайней складочки за ухом, смотрит из окна на мужа. Лёва стареет на ее глазах‚ плешивеет‚ морщины прокладывают по лицу траншеи‚ пытаясь от кого-то оборониться.

Строгий переросток‚ убогий разумом‚ который не удался для этого мира или мир не удался для него, взглядывает на Лёву раскосыми глазами.

– Ты‚ – говорит переросток. – Как ты живешь? Насыщенно или не очень? Я живу насыщенно...

Женщина‚ состарившаяся преждевременно, выносит из подъезда миски с едой; кошки сбегаются от помоек‚ много кошек, она их кормит с малых своих доходов‚ они ей признательны. Три девчушки, три толстоножки скачут вприпрыжку за удачей, схоронившейся за поворотом. «Готовьте себя к старости‚ – сказал бы вдогон Лёва. – Спасибо скажете».– «Молитесь за старость свою‚ – сказала бы Броня. – Чтобы глаза видели‚ ноги ходили‚ рот пищу принимал». Но Лёва молчит. Броня за окном молчит тоже.

За углом размещается школа. Ученики выступают сонной походкой‚ за спиной обвисают ранцы‚ в которых запрятаны невостребованные знания‚ а на перемене побегут в лавочку за резиновыми сладостями‚ не дожевав мамин бутерброд.

– Что ж ты бросаешь его? – огорчится Лёва. – Доешь потом.

А ему ответят:

– У меня еще есть.

Дети не знают голода‚ и для Лёвы неразрешимый вопрос: хорошо оно или плохо‚ когда не дано его испытать.

Неподалеку встает Мордехай Шимони‚ зазывая взглядом в соседнюю синагогу. Он стар и грузен. Ноги не держат‚ руки не поспевают за глазами‚ легкие не допросятся воздуха. Порой ему кажется: там‚ наверху‚ не принимают молитвы Мордехая Шимони, возвращают обратно на осмысление и доработку.

Порой кажется Лёве Блюму.

– Научите меня‚ – говорит Боря по-русски‚ но Лёва его понимает и пропускает внутрь.

Боря оказывается десятым в синагоге. Боря Кугель заполняет миньян, девять стариков и он‚ и молитва начинается. «Пусть возблагодарят Тебя‚ Господи‚ все сотворенные Тобой...»

– Я же ничего не знаю‚ – думает Боря. – Но без меня не обойтись.

Стареет тело, утихают порывы плоти…

…молодеют сны к стыду и изумлению Бори Кугеля, ибо не утихает инстинкт сохранения вида.

– Соломоныч‚ – говорит Лидия Степановна‚ бывшая бегунья-прыгунья гульных казацких кровей, спортивная гордость райкома и райисполкома. – Золотко моё! У тебя неинтересно убирать. Не загваздано‚ пыли не накоплено‚ не размахнешься...

Лидия Степановна приехала с Кубани с мужем своим Аркашей‚ который дальше всех метал молот для безбедного проживания в двухкомнатной квартире блочного строения‚ заставленной кубками и увешанной медалями. По прибытии сюда Аркаша не спеша осмотрелся и приобрел грузовик‚ на котором пометил: «Аркадий Цубербиллер‚ перевозка мебели».

Лидия Степановна приходит раз в две недели‚ облачается в шорты‚ легкую продувную маечку и принимается за работу‚ спорая и скорая. Обметает пыль‚ протирает пол мокрой тряпкой‚ подбирает вещи‚ разбросанные по углам. Она сохранила фигуру‚ сильные мускулистые ноги‚ оголенные до потайной складочки‚ девичью беспокойную грудь‚ которая волнует Кугеля и бередит‚ – да вы‚ сударь‚ сластолюбец! Не озаботить ли вас‚ сударь‚ напоминанием о возрасте?

– Соломоныч‚ – советует Лидия Степановна‚ углядывая стойкий мужской интерес. – Дедушка-бедушка. Ты бы женился‚ чем маяться.

– Какой я дедушка? – отшучивается Боря. – Даже зуб молочный имеется.

Посреди работы бывшая бегунья устраивает перекур‚ и они беседуют.

Она говорит‚ он млеет.

– Аркаша месяцами не бывал дома: то сборы‚ то соревнования‚ а мне куковать? Собираюсь‚ еду на случку. Пролезаю через забор. Приманиваю свистом со стадиона. Завлекаю и ублажаю. «Погоди‚ – говорит. – Дай ополоснусь». Обойдешься! У бегуна низкий старт‚ у метателя три подхода. «Лидка‚ – говорит. – Что ты творишь? Рекорды теперь не установлю». А я ему: «Вон они‚ наши рекорды, Шурик с Толиком».

Лидия Степановна привезла с собой бабу Веру, мать свою, запечную старуху из далекой кубанской станицы: не бросать же родительницу.

– Выходила меня в чистоте-строгости‚ девушкой гордой, непаханой: до свадьбы ни-ни! Жили в скудости‚ на одной картошке‚ но мать не сдавалась, бантики мне пришивала. На нужном месте.