День открытых обложек

Шесть лет в больнице. Шесть лет хожу по палатам, перевожу с русского на иврит, с иврита на русский, но петь прежде не доводилось. Первый раз вслух, при посторонних:

В лесу родилась ёлочка,

В лесу она росла…

Контакта с больным не получалось. После инсульта он говорил одно: «мокне, мокне, мокне…», и пробиться было невозможно. Логопед задавала вопросы, я переводил, он понимал сказанное, но в ответ: «мокне, мокне, мокне…»

Строгий, отрешенный, чуть за пятьдесят, не больше, который не улыбался, замкнувшись, однако раздражительным не был, нет, нет, хотя состояние способствовало недовольству, даже гневу.

Логопед попросила:

– Напишите ему: «На чем мы сидим?» Предложите варианты.

Написал крупно, разборчиво, по-русски: «На чем мы обычно сидим?» Предложил на выбор: иголка, ёж, стул, чемодан.

Он прочитал, пальцем указал на стул, скривил в улыбке губу.

В первый раз.

Логопед предложила:

– Спойте вместе. Знакомую ему песню.

Мы пели на два голоса, и я не знал, плакать или смеяться.

Метель ей пела песенку:

«Спи, ёлочка, бай-бай»…

Он улыбался мне. Я улыбался ему. Старались вовсю, пели эту песенку не раз, не два. Уловил, наконец, мелодию, выговаривал окончания: «тель… ла-ла… ай-ай…»

Лучше не выходило, и его увозили в палату.

Они тоже попадают в больницу, мои герои, которых не уберечь.

Лежит в палате престарелая Дора Ильинична, бывший московский адвокат, которой кажется, что занимает место не по праву-мучениям. Вот бы вернуться домой, схорониться под одеялом на своей постели, потянуться в истоме: «Здравствуй, моя подушечка! Здравствуй, простыня! Наволочка, пижама, выемка в матраце, как я соскучилась без вас!..», – сразу оздоровеешь.

Дора Ильинична посещала Нюму раз в неделю, гладила его рубашки, пришивала пуговицы, варила невкусные обеды по сносной часовой оплате.

– Что вы хотите от одинокой дамы? Которая не готовила для других. А для себя кто будет стараться?

Она привыкла жить экономно‚ на малое пособие, и Нюма срывал наклейки с ценами перед ее появлением‚ чтобы не расстраивать старушку.

– Сварю сто обедов‚ – мечтала‚ – накоплю на билет и поплыву в Афины. С заходом на Родос и Сирос.

Нюма Трахтенберг навещает ее после работы, приносит цветы, апельсины, бутылку сока. Дора Ильинична числит себя девицей и поясняет терпеливому слушателю:

– Наши мальчики ушли на войну в первый день. И не вернулись. Мы работали‚ недоедали‚ тянули лямку, отчего поблекли и потеряли неотразимость. Подрастали пока что девицы в кудряшках – с острыми зубками‚ подкрашенными губками‚ им и достались победители той войны.

Глаза загораются. Щеки пламенеют.

Признания – их не удержать.

– У меня был знакомый. С серьезными намерениями. Профессор нравственных наук‚ который умер от унижения. Вы‚ конечно‚ не поверите, от унижения не умирают‚ от обид-оскорблений‚ – тело отправили на вскрытие.

Престарелая Дора Ильинична проходит обследование, которое затянулось. Обнаружились части обжитого тела, не согласные со своим владельцем, стали ему противиться, а точнее, болеть. Начинают с пробуждения нытьем в пояснице, покалыванием в груди, молоточками в висках: «Хватит, дорогая. Наработались. Иссякает число наших дней».

– Без удачи быстрее стареют, – уверяет Дора Ильинична. – Без любви тоже. Я не познала материнства. Созревания плода. Первые его толчки. Женитесь уже‚ Нюма. На одного готовить или на семью – те же на меня расходы.

Дети у нее были.

Светлоглазые.

Не родившиеся.

Ждали своего часа. Трое. Нет, четверо.

Умывала их. Причесывала. Тешила подарками, каждого называя по имени. Всех обожала, но одну особенно. Косички ей заплетала, платьица примеряла с туфельками… Теперь она старая, Дора Ильинична, и дети в ней умерли.

– Соседка моя, смешная старуха, сказала на лестнице: «Может, живу для кошки, которая радуется моему приходу». А у меня и кошки нет...

Она всем интересуется‚ заодно с Нюмой страдает от неурядиц.

– Мои соседи‚ чтобы были они здоровы, выбрасывают мусор из окна. В пластиковых пакетах. Гигиенично‚ конечно, но варварство. Свою землю надо любить‚ Нюма‚ очень любить‚ не делать поспешных выводов‚ а, главное‚ опасаться шаманов‚ которые завораживают. Тогда можно жить.

Вздыхает по поводу.

Морщится от покалываний в груди.

– Старость – она не от возраста, Нюма‚ – говорит Дора Ильинична. – Старость – когда утекает способность к обновлению. Вам я скажу‚ наученная неласковой службой. Гражданским и уголовным кодексом‚ которые знала наизусть. Когда нет природной доброты‚ предлагают идеи с лозунгами‚ чтобы привнести гармонию. Доброте не нужны лозунги.

Нюма приносит ей книги‚ не раз читанные‚ чтобы насладиться‚ огладить переплет ладонью.

– Я с ними прощаюсь‚ Нюма. Перед уходом. С друзьями положено прощаться. Вы молодой‚ вам пока не понять.

Глядит на него. Смаргивает.

– Я ухожу‚ не побывав на Родосе, – говорит Дора Ильинична‚ бывший московский адвокат. – На Сиросе не побывав. Кто же вам приготовит рыбу под маринадом?

Улыбается несмело.

– Вы были первым мужчиной‚ которому я варила обеды. Вам я скажу. Оберегайте меньшинство‚ Нюма. Состаритесь – сами станете меньшинством.

Завтра приходит не ко всем…