День поэзии. Ленинград. 1967

Из Наркомпроса, который помещался на Фонтанке (там, где теперь «Красная газета»), Пролеткульт переехал в здание Благородного собрания на Екатерининской улице, улице, носящей теперь название Пролеткульта. Огромный шестиэтажный дом был занят сплошь, целиком. Заработали все отделы: театральный, музыкальный, литературный, научный. В залах, где лоснились накрахмаленные груди и обнаженные плечи, замелькали обмотки и кепки, платки и косынки; в карточных, бильярдных, курительных комнатах застучали ундервуды, запели скрипки, зазвучали хореи и ямбы... Театр очумел от оглушительных слов Уитмена, Верхарна, кирилловского «Мы» и «Железного мессии» (хоровая декламация в театре Пролеткульта была поставлена очень хорошо). Зашуршали лифты, с фасоном высаживая красноармейцев, завертелся кинематограф... Великолепный буфет и столовая привлекали и публику с Невского, но... Прежде всего свернулся буфет: голодная блокада разогнала постороннюю публику. Остановился и лифт — не было электричества. Лопнуло центральное отопление, — в маленьких комнатах дворца пролетарской культуры задымились буржуйки; огромные, ледяные залы покрылись инеем. И недаром на одной из конференций выступающий рабочий сравнивал Пролеткульт с маленькой свечкой в фонаре с лопнувшими стеклами. Цель Пролеткульта — во что бы то ни стало донести огонек до окончания гражданской войны, работа в том — чтобы сохранить огонь, защитить от сквозного ветра. Так и было: в маленьких холодных комнатах горели свечи и все время шла работа. Менялись люди, но работа не останавливалась. Погибал на фронте Павел Бессалько — возвращался Илья Садофьев, умирал в тифу Н. Рыбацкий — выживал Тихомиров; снова уезжал Садофьев, приезжал Ив. Никитин, уезжал Крайский, возвращался Садофьев и т. д.

Впрочем, Пролеткульт не только «сохранял», но и «распространял», т. е. вел известную культурно-просветительную и агитационную работу: устраивал спектакли, концерты, литературные вечера в казармах, на фабриках, заводах, выпускал листовки, брошюры, книги, организовывал поездки на фронт и т. п.

Что касается картины внутренней работы, часто она бывала такой. В холодной промерзлой, устланной коврами (для тепла) комнате за столом сидит закутанный в шубу и замотанный башлыком лектор. Мы, завернутые в теплое тряпье, поджав под себя оледенелые ноги и засунув глубоко в рукава руки, смотрим на холодный пар, вылетающий изо рта лектора, — поэтому буквально видим его слова, вдруг... полнейшая тьма — слова делаются невидимыми — лектор замолкает.

«Ничего, ничего! — слышится смешок Маширова. — Станция перестала работать; сейчас мы свою пустим».

Чиркает спичка, и вместо электричества прыгает желтое пламя свечи. Прыгают на стене наши тени. Пар кажется облаком. Лекция продолжается. Мы следим уже за тенью, она на стене, как облако. Мы два раза видим слова и в третий их слышим. Лекция продолжается.

Председателем Пролеткульта был А. И. Маширов (Самобытник). Этот уже никак не походил на поэта: как будто тихонький, как будто незаметненький, как будто нарочно стушевывающийся, однако в глаза он бросался и запоминался. Ходил он в драненьком пальтишке, в продавленном котелке, вечно небритый и вечно с повязанной щекой, с флюсом, с ватой, с болью. (У него была цинга, нажитая в ссылке.) И несмотря на боль, на флюс, на цингу, у него всегда находилась приветливость, дружеская шутка, сочувствие. Несмотря на тихость, у него было достаточно энергии и настойчивости, несмотря на непоэтическую внешность, он был искренним и глубоким лириком. Никак не походил Маширов на поэта.

Заведующим ЛИТО попеременно бывали то Садофьев, то Л. Покровский, то Павел Арский. Илья Садофьев — плотный, большой, быстрый, энергичный, настойчивый человек, в разговоре слегка заикался. Было страшно за него, когда он всходил на эстраду читать стихи, вот-вот сорвется. Но, к удивлению, с эстрады неслись полновесные, грохочущие, взбудораживающие звуки. Читал Илья превосходно, своеобразно, с азартом, с широкими жестами. Но и писал он своеобразно, все время не удовлетворяясь написанным и отыскивая новые пути. Вообще, жизненный облик Ильи совпадал с его творчеством. Пламенный трибун и блестящий оратор, он и в жизни умел убедить, привлечь и зажечь окружающих.

Кроме старых знакомых — Бердникова, Кузнецова, Тихомирова, Копейкина, постепенно прилипали к Пролеткульту и другие. Выделялись А. Ермаков и Анна Веснина. Но приток свежих сил был очень слабый. Старые товарищи либо были на фронтах, либо были нагружены по горло ответственной работой. Молодые тоже шли на фронт, да и те, которые оставались, были оторваны от центра: трамваи ведь почти не ходили. Поневоле варились в собственном соку.

Лишь с конца 20-го года начинается все разрастающийся приток свежих сил. Появляются Д. Мазнин, Иван Ерошин, Макс Жижмор, Михаил Стронин, из молодых А. Тверяк, Евгений Панфилов... Приходит, и надолго, к пролетарским писателям Всеволод Иванов, несколько позже — Сергей Семенов.