День поэзии. Ленинград. 1967

Вой прибылых, всему постылый,
Лось ночью слушал, не страшась.
Он, зная собственную силу,
Спокойно спал, как гордый князь!
Рябинник синий при дороге
Качнул дуплета гулкий всплеск.
От нестерпимого ожога
Рванулся бык в рассветный лес.
Апрельский воздух был настоян
Смолистой бодростью сосны.
По следу шли на лыжах двое,
Пугая скрипом птах лесных.
Мешки с поклажей грели спины,
И ружья были на виду.
Уже смакуя свеженину,
Слюну глотали на ходу.
Не опасались: глушь да рано, —
Кому пытать, зачем пришел?
И самодельным ятаганом
Мездры отброшен белый шелк.

А я по совести, по долгу

Законом встал в лесной глуши.
С пяти шагов подняв двустволку,
Сказал: — Ложись!
                            Суши ножи!

АНАТОЛИЙ ЧЕПУРОВ

* * *

И осенью бывает тишина,
Высокая, до маковки небесной,
Когда природа вся погружена
В полдневный сон, глубокий и чудесный.

Горят деревья пламенем таким,

Что в воздухе ни шороха, ни жара,
И не бежит зверье, глотая дым,
От этого великого пожара.

В бега пустилась лишь одна лиса,

И там, где ступит хитрая трусиха, —
Ложится молча рыжая краса
И у деревьев догорает тихо.

* * *

Веселыми, зелеными платками
Березы машут, глядя в небеса.
У белых ног цветными огоньками
Горит грибная спелая роса.

А дальше лес такими мхами выстлан,

Что впору здесь стоять боровику.
Но, упиваясь воздухом смолистым,
Форсит поганка в шляпке набоку.

И светлый бор обозревая грустно,

Подумал я, как справедлив народ:
Что свято место не бывает пусто —
Кряж не займет, тотчас ольха взрастет.

Н. К. ЧЕРКАСОВУ

А что я утверждаю? —
Свет в окне,
Когда ни зги не видно,
Пламень чая,
Когда мороз,
Куражась и серчая,
Даст прикурить
На снежной целине,
Дорогу на огонь
Своей звезды,
Следы сапог
И добрых рук следы
На том пути,
Что жизненным зовется.
А что еще? —
Весь мир, которым ты
Дышал и жил,
С открытой высоты
Успев сказать:
«Все людям остается!»

НАТАЛЬЯ БАНК

«ВСЕ О ЖИЗНИ, НИЧЕГО О СМЕРТИ...»

Мог ли он думать, что и его том встанет рядом с другими — классиками советской поэзии, старшими современниками и учителями — Маяковским, Багрицким, Есениным, — солидный том «Библиотеки поэта», прокомментированный, с отделом «Варианты» и большой вступительной статьей, чуть ли не «полное собрание», за вычетом всего пятидесяти стихотворений.

Корнилов — классик?

Ему было чуть больше тридцати, когда он ушел. Остались замыслы, планы, рассчитанные на годы и годы. Составил пока только «Тезисы романа» о своем «большом поколении». Мечтал создать образ Ленина. Начал и не закончил несколько поэм. Какая зрелость была впереди?

Но встали рядом героическое «Триполье» и «Тезисы романа», задорная «Песня о встречном», грустно-смешные стихи о медведе, у которого «от меда зубы начали болеть», горчайшая «Елка», пронзительная «Соловьиха» — и обозначилась ясно, неоспоримо простая истина, что без Бориса Корнилова была бы неполной картина большой русской, советской поэзии.

Бродила, металась, искала выхода стихийная поэтическая сила. И там, где ей удавалось вырваться на поверхность, начинали бить ключи редкой красоты и особенной лирической мощи, полуприглушенной, словно сдерживаемой до поры.

Похваляясь любовью недолгой,
растопыривши крылышки в ряд,
по ночам, застывая над Волгой,
соловьи запевают не в лад...