День поэзии. Ленинград. 1967

Люди едут и в Крым, и в Сочи.
Только я вам навек верна,
Ваша светлость, Белые ночи,
Абсолютная величина.

В вас вместились зима и лето,

Небо как серебристый зонт.
Абсолютно величье света,
Растворяется горизонт.

Все балласты в ночи бесплотны,

Пусть аукаются леса!
Проводами в линейку нотную
Разлинованы небеса.

Дней грядущих ничуть не старше,

Ночи белые надо мной.
Абсолютно бессмертье ваше,
Относителен ваш покой.

АЛЕКСАНДР ГИТОВИЧ

У ПОЭЗИИ НА СЛУЖБЕ

В прошлом году ми хоронили Александра Ильича Гитовича. Он умер в Комарово на 57-м году жизни, в расцвете своего мастерства и таланта, оснащенного мудростью жизненного опыта. Мы хоронили его на Комаровском кладбище, исполняя его желание. Стоял ветреный, перемешанный дождем и солнцем день, и с окаменевшего на все время лица Гитовича не сходила добрая улыбка. Он, навсегда покидая этот удивительный мир, прощался с ним в сознании достоинства, свойственного воину, исполнившему долг.

Прямые сосны, устремляясь вершинами в высокое небо, шумят над его могилой, и ямбический шум вершин торжествен и печален. Иногда мне кажется, что этот шум похож на его стихи.

Он всегда был певцом мужества. И в первой книге «Мы входим в Пишпек», и в «Артполке» сам строй стиха у Гитовича походил на армейскую амуницию, потому что мужество не терпит расхристанности.

Естественно, что он похож на свои стихи, подтянутый, спортивный, собранный.

Я узнал его таким в блокадную зиму 1942 года, когда он работал в газете «Боевая красноармейская». Он не сидел в редакции. Если ему надо было написать о снайпере, он уходил вместе с ним на передний край в засаду и сам всматривался в оптический прицел и открывал свой счет справедливой мести. Если ему надо было написать о летчике, он отправлялся с ним в полет и нажимал на гашетку бомбометателя.

Он не мог поступать иначе. Это было закономерностью характера, свойством души и свойством стиха, гармонически выражавшим душу.

Он был строг и беспощаден и к себе и к своим товарищам. Об этом мне рассказывали Алексей Лебедев и Вадим Шефнер, об этом могли бы рассказать Елена Рывина и Глеб Чайкин, Владимир Лифшиц и Глеб Горбовский, которых он в свое время учил служению Поэзии.

Об этом лучше всего рассказывают его стихи, сам ритм поэмы «Город в горах», весомость и точность его прекрасных переводов классических китайских поэтов и то, что осталось в его рабочем столе, то, что продолжает его беспокойную жизнь сегодня.

Перечитайте «Звезду над рекой» или «Зимние послания друзьям», и вы не то чтобы убедитесь в этом, вы проникнетесь этим.