День поэзии. Ленинград. 1967

Пока в зрачках живые краски дня,
А мысль и воля разуму подвластны,
Всему живому в мире я причастна —
Ему любовь и ненависть моя.

Я знаю цвет и крови, и воды,

Весенних дней и хмурых дней ненастья,
И ночи той, когда хрустело счастье
Под каблуком немыслимой беды.

Меня заботят люди и цветы,

Судьба Вьетнама, рвущего тенета,
И смелые межзвездные полеты,
И рукописи начатой листы.

Я дорожу улыбками друзей,

Дождем июньским, солнечным закатом
И каждою снежинкою мохнатой
Над улицей широкою моей.

И пусть весомей времени шаги,

Считать не стоит старости приметы:
Ведь хороши и зимние рассветы,
И жизни убывающей круги.

ТАМАРА ХМЕЛЬНИЦКАЯ

О ПЕРВЫХ КНИГАХ

Есть убежденные сторонники первых впечатлений. Они уверены, что именно первое знакомство с человеком, картиной или книгой стихов с большей силой и непосредственностью открывает им что-то самое главное, существенное, определяющее всю дальнейшую жизнь и судьбу этого художника или поэта.

Между тем нет ничего обманчивее первых книг, особенно стихотворных. Разве можно было по «Мечтам и звукам» угадать зрелую лирику Некрасова?

Кроме того, поэты, как новорожденные, появляются на свет с криком. Первые книги — самые громкие, шумные, в чем-то преувеличенные. От захлеба они детонируют, от желания удивить — искажают пропорции не только мира, но и своего собственного восприятия. Приговаривать молодого поэта к определенному характеру лирического проявления, к устойчивому жанру, стилю, комплексу образов — и преждевременно, и рискованно.

Можно скорее сказать, что первые книги поэтов больше свидетельствуют о состоянии нашей лирики и процессах, которые в ней происходят, нежели о будущей творческой судьбе их авторов.

Их пристрастия и даже преувеличения, их поиски и находки носятся в воздухе. Они — в самой гуще поэтической жизни сегодняшнего дня. Они показательны для своего времени.

Перед нами пять тоненьких книжек в броском, интригующе условном оформлении художника В. Л. Попова. Пять сборников, объединенных общим графическим браслетом — «Первая книга поэта»: «Монолог» Татьяны Галушко, «Сердцебиение» Валентина Попова, «Тропы» Александра Рытова, «Август» Александра Шевелева, «Солнцепек» Юрия Ткачева. Несмотря на общую редакционную прописку и печатное местожительство «Лениздат», весь этот поэтический выводок разлетается в очень разные стороны. И даже азартная громкость лирического проявления, свойственная и Галушко, и Попову, и Рытову, в каждом случае совершенно иная.

Самые ранние стихи Галушко, знакомые по поэтическим семинарам, конференциям и чтениям в литературных кафе, отмечены остротой проблемных исканий, тревогой о судьбах поколения, беспокойным и беспощадным раскрытием себя, прямым автобиографизмом. В торопливом, горячем, многословном разливе бурно нагнетаемых строк еще трудно было разглядеть истинную суть ее лирики. А в сборнике «Монолог» у Галушко, в отличие от большинства первых книг, выкристаллизовывается подлинный, присущий именно ей поэтический характер, несмотря на то, что эта книга неровная, со многими рывками и срывами, со стихами, подчас необязательными. Почти в каждом стихотворении радуют удачные строчки, а считанные из них живут не этими отдельными удачами, но всем напором и движением стиха в его слитности и единстве.

Лучшие стихотворения Галушко — «Молдавские стихи», «Хочу не понимать», «Посреди всех успехов и удач», «Есть этот город», «На тихих облаках моих небес», «Салака» и особенно цикл «Медея». Стихи эти отличаются интенсивностью творческого процесса и почти физической достоверностью воплощения.

Образы плодородной земли, пашни, произрастания, зреющих виноградников в ряде молдавских стихов неотделимы от внутренней темы любви, творчества и полноты жизни.

Хочу здесь остаться. Мне мало
В себе эту землю носить:
Хочу виноградиной алой
В ее винограднике быть.
И рядом с шагами твоими,
Где в борозду зерна легли,
Впашѝ мое чуждое имя
В просторную память земли...

Об этом же тяготении к человеку иной культуры и языка, об этом процессе сотворения мира в слове, вылепленном и произнесенном как бы впервые, слове, завораживающем и открывающем неизведанное, и в других стихах Галушко: