День поэзии. Ленинград. 1967

Он умер в январе, в начале года.
Под фонарем стоял мороз у входа.
Не успевала показать природа
ему своих красот кордебалет.
От снега окна становились ýже.
Под фонарем стоял глашатай стужи.
На перекрестках замерзали лужи.
И дверь он запер на цепочку лет.

Наследство дней не упрекнет

                                      в банкротстве
семейство муз. При всем своем сиротстве,
поэзия основана на сходстве
бегущих вдаль однообразных дней.
Плеснув в зрачке и растворившись
                                                 в лимфе,
она сродни лишь эолийской нимфе,
как друг Нарцисс. Но в календарной
                                                 рифме
она другим наверняка видней.

Без злых гримас, без промышленья злого,

из всех щедрот большого каталога
смерть выбирает не красоты слога,
а неизменно самого певца.
Ей не нужны поля и перелески,
моря во всем великолепном блеске;
она щедра на небольшом отрезке,
себе позволив накоплять сердца.

На пустырях уже пылали елки,

и выметались за порог осколки,
и водворялись ангелы на полке.
Католик, он дожил до Рождества
Но, словно море в шумный час прилива,
за волнолом плеснувши, справедливо
назад вбирает волны, торопливо,
от своего ушел он торжества.

Уже не Бог, а только Время, Время

зовет его. И молодое племя
огромных волн его движенья бремя
на самый край цветущей бахромы
легко возносит и, простившись, бьется
о край земли, в избытке сил смеется.
И январем его залив вдается
в ту сушу дней, где остаемся мы.

II

Читающие в лицах, маги, где вы?
Сюда — и поддержите ореол.
Две скорбные фигуры смотрят в пол.
Они поют. Как схожи их напевы.
Две девы — и нельзя сказать, что девы.
Не страсть, а боль определяет пол.
Одна похожа на Адама впол-
оборота, но прическа Евы.

Склоняя лица сонные свои,

Америка, где он родился, и
Англия, где умер он, унылы,
стоят по сторонам его могилы.
И туч плывут по небу корабли.
Но каждая могила — край земли.

III

Аполлон, сними венок,
Положи его у ног
Элиота, как предел
для бессмертья в мире тел.

Шум шагов и лиры звук

будет помнить лес вокруг.
Будет памяти служить
только то, что будет жить.

Будет помнить лес и дол.

Будет помнить сам Эол.
Будет помнить каждый злак,
как хотел Гораций Флакк.

Томас Стернс, не бойся коз,

безопасен сенокос.
Память, если не гранит,
одуванчик сохранит.

Так любовь уходит прочь,

навсегда, в чужую ночь,
прерывая крик, слова,
став незримой, хоть жива.

Ты ушел к другим, но мы

называем царством тьмы
этот край, который скрыт.
Это ревность так велит.

Будет помнить лес и луг.

Будет помнить все вокруг,
словно тело (мир не пуст)
помнит ласку рук и уст.

* * *