День поэзии. Ленинград. 1967

Всей безобразной, грубою листвой
средь остальных кустарников изгнанник,
лишенный и ровесников, и нянек,
всерьез никем не принятый, ольшаник
якшается с картофельной ботвой;
при этом каждый лист изнанкой ржавой
уж не стыдится сходства с той канавой,
в которой грязнет, глохнет каждый ствол.
          И гасится матерчатой листвой
          звук топора, которым огородник
          старательно пропалывает свой
          участок от культур неблагородных,
          остерегая весь окружный лес
          селиться на его делянках, здесь.
И валится ольха,
но не на отдых,
а сорняком и плевлом от древес.
Из этих веток, в стройке не пригодных,
хозяин настилает пол на сходнях,
чтоб выбирал он грязь из низких мест.
          И к небесам взывает красный срез.
А новые растут из торфа, глины...
И у провисших в озеро небес
нет дерева прекраснее ольшины,
когда она свой век до половины
догонит, не изведав топора:
          и лист по счету, и узор вершины,
          и чернь ствола, и черные морщины,
          и в кружевных лишайниках кора,
          протертая на швах до серебра —
          приметы так отточенно-старинны,
          что дерево красавицей низины,
          казалось бы, назвать давно пора,
          и впереди ветвистого семейства
          она по праву заняла бы место;
в ней все — и шишек прихотливый строй,
тушь веток и законченность их жеста,
и поза над озерной полосой,
и стать, посеребренная росой, —
все поражает позднею красой...
          Но есть в ней отчужденность совершенства.

ВЛАДИМИР ДРОЗДОВ

* * *

Без ответа — откуда? чья?
песня плещется по ночам...

И мелодичное теченье

туманно гладит берега.
Лежит, как дерево, река,
чисты притоков шелестенья.

О, чьи уключины скрипят?

Чьи кони во поле вздыхают?
То замолчат, то возникают —
чьи листопады голосят?

Неизлечимо ключевая

любви печаль, заветный клад...
И если птицы улетят —
не уплывай, река ночная!

Как неоглядно Русь поет,

бессонно в осень обряжаясь.
...И диск луны все продолжает
свой беспосадочный полет.

ОЛЕГ ЮРКОВ

ПОДВОДНАЯ ОХОТА

По утрам в реке седой
я охочусь под водой.

Подкрепившись бутербродом,

отоспавшись не вполне,
два баллона с кислородом
укрепляю на спине.

Захвачу с собой приманку —

колбасу и сказку,
зачерствевшую баранку,
и ружье, и маску.

Мне привет клен шлет,

по песку шлеп-шлеп!

Главное — успеть за лодкой,

главное — отважиться.

Ведь потом вода холодной

вовсе не покажется!

Надо мною волны плачут.

Ничего не различу.
Я испуг под мышку прячу,
я фонариком свечу.

Где вы, маленькие пасти,

хвост — прозрачный леденец?
Ерш, уклейка, головастик,
водолюб, плавунец?

Справа по два, слева по три,

кто плывет, а кто юлит.
Сом не ходит, сом не смотрит,
сом усами шевелит.

Чудно все и необычно.

Вылезаю, ртом стуча.
Солнце — главная добыча —
все на уровне плеча.

АЛЕКСАНДР РЫТОВ

14 ДЕКАБРЯ 1825 ГОДА