День поэзии. Ленинград. 1967

Я ведь был уже, а вы меня не знали,
Было мне и двадцать, и семнадцать.
Вот стою я, как в огромном зале,
На пустынной площади Сенатской.
Той Сенатской, не смиренной сквером,
Где во мглу за уходящим годом
Скачет Петр — всегда и вечно первый,
Почерневший в битвах и заботах.
И в глазах тяжелых, воспаленных
Та же гордость — сына и тирана.
И не снег за ним, а батальоны
Седоусых нарвских ветеранов.
Я слежу за тем, как зарудеет
Кромка неба и объявит утро.
В декабре вставать еще труднее,
Чем в октябрьский предрассветный сумрак.
Я смотрю, как маленькая пристань
Колкой хвоей холода искрится...
Я — потомок русских декабристов.
Я ведь с ними тоже шел на приступ.
Помнишь, всадник, о рядах московцев?
Помнишь, как валились гренадеры?
Как седое медленное солнце
От картечи вовсе оробело?
Как бежали по реке матросы,
Как тонули в прорубях солдаты?
Помнишь ли рябое, как от оспы,
Смятое свинцом лицо Сената?..
В памяти проклятой, не сгорая,
Сумерки, пропитанные кровью...
Помнишь — на Дворцовой Николая?
Зло бывает молодым и стройным,
Зло бывает белокурым, бравым,
Отдает приказы крепким басом,
Скачет Зло к Сенатской по бульвару,
Выше перьев и крылатых касок.
Он всю жизнь проскачет без шинели,
А умрет он под шинелью, скромно,
На спартанской узенькой постели, —
Доведя Россию до разгрома...
Что ж ты не стреляешь, Якубович,
В рыжеватость будущих залысин?!
Капля стоит моря теплой крови!
Пусть услышат самый добрый выстрел!
Что ты медлишь? Поздно будет! Горько!
Целься! Целься ниже эполета.
Он еще «высочество» — и только.
Он еще не царь — и знает это.
Вот барьер. Тебе ли зазеваться?
Так не медли — медлить преступленье!
Он еще боится на Сенатской.
На Сенной он крикнет: «На колени!»
Пуще ига, злей ордынской лавы
Порожденье собственных опричнин:
Наша слава — царь-то православный,
Наш позор, что кнут его привычен.
Император, ты возьмешь нас порознь,
В торжестве твоем не будет праздных,
Потому что ты научишь ползать,
Потому что ты отнимешь разум!..
Льется сердце. Льется талым снегом.
Задыхаюсь ветром, старым ветром!
— Почему ты, Родина, от века
Мачехой бывала самым верным?
От Конногвардейского манежа,
От Дворцовой — пики, шашки, каски...
Неужели, Родина, как прежде,
Ты допустишь утро нашей казни?
Якубович! Пляшут барабаны.
Наших братьев к исповеди будят!
Так убей! — от этой черной раны
Ни черта России не убудет...
Были бы железные дороги,
Корпус инженеров, лучших в мире, —
Только б никого не запороли,
Только бы никто не сгнил в Сибири.
Были бы уральские заводы —
Только бы до них не на телеге,
Только бы отеческой заботой
Не извел нас грамотный фельдъегерь.
Были бы... — да разве станут прахом
Выставки и свет портов дырявых!
Только бы поэты к свежим плахам
Не несли голов своих кудрявых,
Душ своих при жизни не сжигали,
На часах под ранцем не мертвели,
В камне, за бессонными штыками,
Не седели
И не каменели...
Так ссади его на волчьей рыси,
Так срази его меж глаз несытых!
Так сними его, чтоб он не вызрел!
Раздавите гадину, копыта!
Ждут солдаты-смертники, ждут жадно
Зипуны и чуйки у поленниц,
Я, почти ослепнувший! от жажды
Этой капли, этого паденья!