День последний

Почувствовав сквозь зарытые веки яркий свет, пленник проснулся. Лука, сидя на корточках у очага, зажигал восковую свечку от охапки \оломы, горевшеи поверх золы. Пленнику не хотелось ра&:оваривать, и когда монах с зажженной свечой поднялся и повернулся к нему, он закрыл глаза. Яркий свет начал гаснуть, а вместо него где-то вверху задрожал неподвижный слабый огонек. Потом было слышно, как Лука что-то положил и вышел из каморки, тихонько затворив дверь.

Только тогда пленник встал. На маленьком треножном стуле у самой кровати стояла миска с молоком, от которого шел пар, и лежал ломоть просяного хлеба. Пленник на этот раз с мучительной ясностью почувствовал вкус молока на губах: у него с вечера крошки хлеба во рту не было. Но прежде чем протянуть руку к еде, он повернулся к огоньку, который дрожал над ним. Свеча, жалобно потрескивая, кротко сияла в глубине маленькой ниши в стене. За свечой висел грубый самодельный крест из двух связанных палок. Теодосий опустился на колени перед крестом и долго молча молился. Потом медленно поднялся, выпил молоко и съел хлеб.

Сонная одурь исчезла и, как часто бывает после короткого, но глубокого сна, усталость сменилась сильным, чутким возбуждением. Теодосий сел на кровать и сложил руки на коленях. Свеча озаряла только его правую щеку да часть тревожно и печально сжатых губ. И долго сидел так, в каком-то оцепенении, словно чего-то ожидая.

Вдруг ему показалось, что в темпом углу стоит призрак с длинными прямыми рогами.

— Наваждение, — прошептал он. — Тело бодрствует, а дух спит.

И он по привычке ощупал то место на груди, где всегда висел маленький серебряный крест, подаренный ему при пострижении отцом Иовом, игуменом монастыря ^{6 7} св. Николы в Арчаре. Креста не было. И он тут же вспомнил, что разбойники тщательно обыскали его и отняли все, даже этот крест.

В лице его появилось измученное выражение. Сколько времени продержат его в плену? Он не испытывал страха, не жалел о жизни. Ему было только жаль, что его схватили как раз в тот момент, когда он должен был увидеть дивного старца Григория, и не дают ему с ним соединиться. При одном упоминании, при звуке имени преподобного в груди его поднялся трепет умиления, он весь просиял, и в глазах у него заблестели слезы.

Теодосий встал, перекрестился, взволнованно прошептал:

— Гряди, господи. Осанна!

Шепча слова молитвы, он отворил дверь кельи и вышел вон: ему уже не сиделось в темной, душной комнате.

На пороге его встретил свежий ночной воздух, полный благоухания трав и всякого былия. Над развалинами башни стояла слегка ущербленная, но яркая луна, и на дворе было светло. Коза, лежавшая со своим козленком у порога, подняла голову и тихонько заблеяла. Луки нигде не было видно. Пленник остановился в дверях и вздохнул: ему было горько, что он встретил препятствие на своем пути, но в то же время приятно стоять в ночной прохладе и думать, что рано или поздно он увидит преподобного и получит его благословение.

Вдруг ему показалось, что кто-то идет по тропинке, ведущей к башне. Он повернулся в ту сторону. В самом деле, оттуда приближался какой-то старик... «Это Амирали, — подумал Теодосий. — Видит он меня или нет?»

Амирали словно именно ради него и вышел из кельи, так как уже издали следил за ним глазами. Он приближался, тяжело опираясь на посох. Теодосий заметил недоверчивое, испытующее выражение его лица.

— Благослови, отче, во имя отца, и сына, и святого духа, — промолвил он с почтительным поклоном.

Старый монах ничего не ответил, только покачал головой. Остановился в нескольких шагах от Теодосия, опершись на посох. На лоб его была надвинута ветхая монашеская скуфья.

— А ты в святую троицу веришь?—вдруг резко, насмешливо спросил он.

— Верю, — л ас^в о, но твердо ответил Теодосий, уди

ч

BJ **

же неожиданно, почти грубо

Приказал старый хш^тлгт. .

Теодосий потупился: емУ'стало обидно за себя и жаль старика.

— Зачем, отец? — мягко вОзразил он. — Ведь я не молился, и передо мной нет икон. Поверь, я совершаю крестное знамение — так же как ть*, наверно, — во славу Христа и святых угодников.

— Крестись, крестись! — исступленно закричал монах, замахиваясь посохом.

Теодосий поглядел на него с кротостью.

— Не гневайся, преподобный отец. Я сотворю крестное знамение и помолюсь обо всех заблуждающихся.

И он трижды медленно осенил себя крестом, истово шепча слова молитвы.

Старик Амирали, не сводивший глаз с его руки, видимо остался доволен. Он опустил свой посох.

— Всякие ереси расплодились ныне среди православных во славу Велиарову и всех нечестивых, — глухо промолвил он. — Как саранча на землю фараонову, пали они на ниву господню — ни огня, ни слова не страшатся. Анафема! Всем, всем анафема!

У него сорвался голос от исступления; только борода продолжала трястись и губы шевелились. Вдруг он прекратил бормотанье и уставился на Теодосия, словно только теперь ясно его увидел.