День последний

Вскинув на плечо свою толстую дубинку, он привычными большими шагами пошел вверх по той самой тропинке, по которой перед уходом разбойников спустился на поляну старый монах.

Пленник, все так же покорно и смиренно, встал с места и, ни слова не говоря, пошел за ним.

Оба монаха поднялись на верхний край поляны, где начинались кусты боярышника и кизила. Тропинка повернула налево, вниз по склону холма, потом опять побежала вверх и остановилась возле каменной ограды, видной еще снизу. Здесь дул ветер, и поэтому тумана не

было. За оградой,, имевшей ворота, возвышалась нижняя часть башни, и в темноте, среди бурьяна, ютились какие-то низкие каменные строения. От всей этой громады веяло безлюдьем, словно чья-то огромная рука накидала сюда камней — без всякой цели, ради неуместной, глупой шутки. Холм в этом месте с обеих сторон сужался, и стены ограды висели над обрывами и оврагами.

— Теперь вот в этот проход, — указал Лука пленнику, который приближался, тяжело дыша. — Я: устроил тут вроде ворот в стене, — прибавил он, отодвигая дверь из толстых, наскоро обтесанных досок.

Войдя вслед за Лукой, пленник оказался во дворе башни. Запустенье чувствовалось здесь еще сильней. Густая трава, буйно разросшийся проскурняк пробивались между плитами; разрушенный колодец зиял черной дырой; бойницы были покрыты копотью и следами дыма, как после пожара. Но видны были также признаки присутствия человека: куча сена под покосившимся навесом, рыбачья сеть, повешенная на двух кольях для просушки, в нижней части башни тускло мерцающая лампадка. Усталый путник пошел было на огонек. Но Лука удержал его за рукав:

— Туда не надо. Там теперь спит старый Амирали. Мы его разбудим, — он потом всю ночь покоя не даст.

В голосе Луки звучал испуг. Все его грузное тело вздрогнуло и сжалось.

Миновав сеновал, он указал пленнику низкое строение, крытое почерневшей соломой и конопляным стеблем:

— Вот сюда.

И, видя, что путник приостановился на пороге, мягким, гостеприимным тоном прибавил:

— Входи, входи! Здесь топчан и очаг. Тут моя келья.

Как раз в это мгновенье в комнате послышались топот и блеяние, и на пороге появилась большая черная коза с красивыми витыми рогами, в сопровождении козленка. Увидев незнакомого, она остановилась в недоумении, потом, поднявшись на дыбки, проблеяла еще раз. Полное вымя ее свисало вниз. Козленок запрыгал рядом.

— Рогушка, Рогушка! — нежно, ласково воскликнул Лука. — Что, соскучилась одна? А закусить-то, пожевать было что? Ну, ну, не толкайся, сейчас дам!

Он достал из висевшей у него на плече сумки горсть хрупких молодых побегов. Коза опустила передние копыта на землю и жадно захрустела лакомством. Потом он слегка подергал ее за бороду, потрепал за уши, осмотрел ее и козленка со всех сторон, как заботливый хозяин. Он как будто забыл и о пленнике, и об усталости, и о том, что поблизости спит или слушает старый злой Амирали, которого, видимо, очень боялся.

Пленник положил руку Луке на плечо и потянул его к себе.

— Ты добрый пастырь, брат, — тихо сказал он. — Сам не ел, длинный путь прошел, а прежде о божьей твари подумал. Хорошо, хорошо поступаешь.

Послушник глухо засмеялся. На лице его изобразилась простодушная радость.

— Как же! Животинка ведь. Живая душа. Так и отец мой и дед меня учили. У нас в роду все козопасы. Да и молоко дает, — прибавил он. — А без молока да без грибов давно бы с голоду померли. Конечно, случается и рыбки наловить... Чш-ш-ш...

Он оглянулся.

— Того и гляди старик проснется. Ступай в горницу. Подою козу — молока тебе принесу.

Переступив порог, пленник очутился в низкой полутемной продолговатой комнате; в дальнем конце, видимо, помещалась коза. Пол был ровный, хорошо утоптанный. Отчасти с помощью пробивавшегося извне слабого света, а больше ощупью пленник добрался до широкого топчана, покрытого шкурами, еще пахнущими свежей кровью, и, усталый, лег. Ему хотелось сказать: «Слава тебе, господи», встать, перекреститься, но какая-то лень сковала ему руки и ноги. У него слипались глаза. В уме проносились неясные мысли; мучило сознание, что он не выполнил нужного, богоугодного дела. Мелькало лицо привратника в Эпикерниевом монастыре — брата Евти-мия, который долго шел с ним, провожая его; в то же время он слышал сквозь дремоту доносящееся снаружи блеяние козы и стук ее твердых копытцев по камню, вперемежку с резким прерывистым цырканьем.

«Верно, Лука козу доит», — подумал пленник, чув_ствуя у себя на губах вкус парного козьего молока, с характерным запахом пота и шерсти. И вдруг сон окончательно овладел им, тяжкий, неодолимый, мертвый. Но одно сновидение промелькнуло все же в этом мраке: его

отец, боярин Петрквеликий прахтор ¹ в Царевце, 2 озабоченно взвешивает на маленьких весах — так он ему всегда представлялся \ крупные дукаты и пиастры и ссыпает их в большую рас^ытую сумку ...