День последний

Косматый Халахойда захохотал.

— Да где ж это слыхано-видано, чтоб пастух с царем разговаривал? Все ты брешешь, почтенный, — грубо заметил он, сплюнув в .огонь.

— Где твой внук? — спросил Райко.

— Вон там, за дровами, — ответил углежог, понизив голос, словно боясь разбудить парня. Он даже обернулся в ту сторону и прислушался.

— Уморился бедный. День-деньской промайся-ка с овцами с этими паршивыми. Скажу я тебе, Райко, и вам, люди добрые, — продолжал старик, наклонившись вперед и переходя на шепот. — Особенный он у меня. Божьим человеком стать хочет, на Святую гору уйти, постричься. Ах, вернется иной раз домой — лицо у него белое, светлое, как у девушки. «Опять мне сияние привиделось», скажет. «Какое такое сияние и как это привиделось?», говорю. А он давай креститься. «Стою, говорит, возле куста боярышника. Овцы траву щиплют. И вдруг будто опять заря утренняя. Все как засияет, как засветится: и посох мой пастуший, и поляна, и Черноглазка, и собака, что под явором прикорнула. Да так ярко сияет — ну глазам больно и дрема находит. А потом начало сияние к небу подыматься, будто облако. Все выше, выше — и пропало!»

— Ну, коли ему такое видится, значит, и царь привиделся, — снова засмеялся Халахойда.

— Замолчи! —прикрикнул на него Сыбо, до тех пор стоявший в стороне и молча, внимательно слушавший.

И обращаясь к углежогу, ласково прибавил:

— Раз он хочет, отпусти его в монастырь. Пускай молится там о тебе и о нас грешных. Да что же ты его не кликнешь? Нам бы поглядеть на него...

— Правда, Трифон, — поддержал Райко, — разбуди-ка его. Он нам и расскажет, как видел царя и что тот ему говорил.

— Можно, люди добрые, можно, — промолвил углежог после небольшого колебания. — Только о сиянии не спрашивайте, что ему является, — не смущайте его!

Он встал и побрел к поленнице. Собака тоже поднялась и побежала за ним, весело помахивая лохматым хвостом.

Громко фыркнула лошадь. Где-то в чаще испуганно закричала птица.

— Не пора ли в дорогу, Райко? — шепнул Войхна на ухо командиру. — Как бы не опоздать? До Чуй-Петлева пять-шесть поприщ осталось. Путь не малый.

— Не беда. Успеем, — рассеянно ответил Райко. — Авось кто-нибудь проедет по дороге на наше счастье.

В это время углежог привел внука. Подойдя к разбойникам, паренек остановился и отвесил смиренный, почтительный поклон, словно господам. Он был высокого роста, одет чище углежогов; лицом миловиден, но бледен; синие глаза его, казалось, смотрели не на человека, а на что-то стоящее позади человека. Взгляд был добрый, кроткий, радостный. Над верхней губой виднелся легкий пушок.

— Это ты — Климент-овчар, который с царем в лесу разговаривал? — спросил Райко, стараясь умерить свой громкий голос, чтобы не испугать паренька. — Присаживайся на камень! Расскажи, как дело было, а мы послушаем.

— Я постою, — с добродушной предупредительностью ответил пастух и оперся на свой посох, как будто стоял среди стада. — Что ж тут рассказывать-то?

— Расскажи, расскажи, — подбодрил его Сыбо. — Послушаем о том, как царь с пастухом толковал.

— Вчера, что ли? — спросил Райко.

— Нет, третьего дня утром, перед самым полуднем, — начал паренек. — Только вышел я на полянку одну, как прямо из лесу человек двадцать бояр на конях выезжают, — гончие-борзые впереди. Овцы врассыпную, да и я струсил, признаться. Ну, сотворил крестное знамение и говорю себе: «Может, добрые бояре, христиане». Прошел мой страх, только посохом вокруг себя кручу — от борзых, да в сторонку отступаю. «Погоди, пастух», — слышу, боярин кричит, который впереди, — видный такой, высокий, румяный, с двойной бородой и в красное одет.

— Коли в красном, значит, царь, — многозначительно промолвил Войхна.

— И борода двойная, — добавил кто-то из стоявших позади.

— Двойная борода — двойная беда. Головы береги!-вставил Райко.

Разбойники засмеялись.

— Не слушай их, рассказывай дальше, — сказал Сыбо, видя, что паренек в смущении замолчал. -