День рождения

Он исчез так же внезапно, как и появился. Вскоре я заснул и давно уже не спал так крепко. Проснулся я, лишь когда до меня дотронулась костлявая кастелянова рука.

— Ну как? — дрожащим голосом спросил он.

Я зевнул, потянулся.

— Не могу я его признать! Для меня он не существует! — возбужденно заговорил Юрига. — Подумайте, мое положение, и вообще… Где еще найдешь такую выгодную службу? И я еще, может, обзаведусь семейством. Я еще не так стар. Право же, я вовсе не старый.

Я снова зевнул.

— От вас зависит мое будущее. Или вы избавите меня от этого призрака, или…

— Не ломайте себе голову, — проговорил я наконец так тихо, словно слова застревали у меня где-то глубоко в горле. — Все обстоятельства говорят в вашу пользу.

— В мою пользу? — Он взглянул на меня довольно нетерпеливо. — Что вы имеете в виду?

— Мы живем в двадцатом веке, — сухо ответил я. — Кто же сейчас верит в привидения?

Кастеляна так и подбросило. Все страхи разом спали с него, исчезло напряжение, только что с безжалостностью гири давившее на него. Он почувствовал себя свободным, как птица, словно на его глазах распалась на тысячу частей крепкая клетка. Он еще раз подпрыгнул и издал радостный клич. После чего выбежал, но сейчас нее вернулся с большой бутылью в руках.

— Еще из графских запасов! — бодро вскричал он. — А за это полагается выпить!

— Ладно, выпьем, — согласился я.

Он налил мне в медную чашу, стоявшую на небольшой консоли в углу.

— Итак, ваше здоровье!

— Ваше здоровье, — ответил я. — Будьте здоровы.

Вино отдавало старым погребом, затхлостью трухлявой бочки.

— Вы должны как-нибудь приехать ко мне в гости, — сказал Юрига. — Только не по службе. С семьей. Осенью тут чудесно.

— Хорошо, — сказал я. — Обязательно приеду. Осенью.

Я закурил сигарету и утомленно вытянулся на кровати.

Перевод Н. Аросевой.

БЕЛЫЕ КРОЛИКИ

Лекция проходила как обычно. Я разобрал все аспекты темы, не забыв проиллюстрировать изложение проверенными байками о лохнесском чудовище и о несуществующей левочской Белой даме, после чего окинул пристальным взглядом уютный, красиво убранный зал Дома просвещения, транспаранты, возвещающие счастливое будущее, и полупустые ряды откидных кресел, вытер лоб платком и отпил из стакана минералки. Раздались жидкие вежливые хлопки, которые вряд ли можно было счесть овацией, но я все равно нарочито поклонился, изобразил улыбку и сел рядом со школьным инспектором, председателем этого собрания.

— А теперь позвольте мне, — инспектор встал, с грохотом отодвинул свой стул, — позвольте мне горячо поблагодарить присутствующего здесь лектора за его увлекательный рассказ о борьбе с суевериями, и прошу присутствующих задавать вопросы, если таковые имеются, с каковой целью я и открываю дискуссию.

В зале прошумело, затем все стихло; разбуженные старички, приходившие сюда погреться, переглядывались, два человека в заднем ряду поднялись и демонстративно покинули помещение. Часы на соседней башне пробили восемь.

— Поскольку вопросов к присутствующему здесь лектору нет, — сказал инспектор, — то благодарю вас за участие, можете расходиться.

В зале осталось четверо: кроме меня и инспектора, еще мужчина в зеленой форме лесника и учительница.

— Вы были великолепны, — сказала она. — Я бы слушала вас до утра.

— Да, — сказал инспектор, — три дня назад у нас выступал маэстро Помпелини, но тут нет никакого сравнения.

— Не напоминайте мне о нем! — плаксивым тоном прервала его учительница. — Пожалуйста, не надо! Я и имени-то его слышать не хочу. Неужели непонятно — слышать больше о нем не желаю.

Лесник погладил свою густую холеную бороду и медленно выговорил:

— У каждого человека есть своя мечта. Великая мечта. Приснится, к примеру, олень-двенадцатилеток, а потом наступает утро. Обыкновенное мерзкое утро, холодное, туманное, и единственная причина для пробуждения — надежда, что сон вернется…

— Маэстро Помпелини оставил мне свой автограф, — перебил его инспектор, вытаскивая из кармана маленький блокнотик. — У меня их тут несколько, этих автографов. Два поэта, один районный руководитель и маэстро Помпелини.

Учительница отерла новые слезы.

— А кто он, этот ваш маэстро Помпелини? — спросил я.

— Трудящиеся заслуживают наилучшего развлечения. — Инспектор слегка покраснел. — И почему бы нам не дать им его, правда?

— Да, конечно, — согласился я.

— Шуметь нельзя, — ни к кому не обращаясь, произнес лесник, — а то спугнете. У него чуткий слух, он все время настороже. Может, слышит даже, как трава растет.

— Жулик он. — Учительница наконец совладала со своим голосом. — Я бы просто запретила такие представления. Он вытащил кролика у меня из портфеля. Только сунул руку — портфель был у меня на коленях — и вытащил кролика, живого, настоящего. Такая нелепость.

— Это факт. — Инспектор обратился ко мне: — Вот написали бы вы в газеты! Публично осмеять трудящуюся женщину, да еще воспитательницу! Скажите, хорошо ли это?

— Да, то есть нет, нехорошо, — смущенно пробормотал я.