День рождения

Проснувшись поутру, Юрай Велюр признал в себе Яношика[1]. Сперва он не хотел этому верить, все протирал в сомнении глаза да щипал себя, но потом глянул в зеркало и увидел свои возмужавшие, огрубевшие черты, лицо неустрашимого борца и оскал безжалостного мстителя, мало того — из-под розовеющих оттопыренных ушей торчали Яношиковы черные тугие косицы. Он намотал одну на ладонь, раз-другой дернул, да, без сомнения, коса была точно его, причем такого же цвета, черная, смоляная, как его короткая стрижка, которая сейчас, в соседстве с косами, выглядела диковинно, фантастично. Он встал, ополоснул глаза холодной водой, не спеша оделся, снова глянул украдкой в зеркало и окончательно убедился, что и косы, и огрубевшее лицо ему не привиделись, они реальны, и он должен их признать, как признает существование носа или уха, остается только решить, как приспособиться к этой новой ситуации, как к ней отнестись. По старой привычке он открыл окно квартиры, которая была у него на втором этаже, чтобы подышать свежим воздухом. Но вдруг косы прошуршали у него по щекам и привольно зареяли по свежему ветру, и тут, осознав несуразную их длину, он сконфуженно отпрянул назад, быстро захлопнул окно и даже спустил жалюзи, но потом ему пришло на ум, что все это совершенно излишне, что быть Яношиком и иметь на земле свою миссию — никакой не позор, а, напротив, высокое предназначение, залог великих подвигов, и сразу же от сердца отлегло, ноги, словно избавившись от пудовых гирь, напряглись, заходили сами собой, в него вливалась невиданная сила. Каждой своей жилкой он ощущал величие и историческое значение минуты, которая его, Юрая Велюра, бухгалтера канализационной конторы, превратила в легендарного героя, к тому же без чьей-либо помощи, без протекции, да еще и даром. «Как подумаю, — подумал он, — что сидеть бы мне до самой смерти в бухгалтерии среди пыльных папок и терзать свой слух треском калькулятора, господи боже мой, какая картина, какая горькая участь, причем незаслуженная. Ведь я не только бухгалтер. Во мне заложено гораздо больше, в тысячу раз больше, во мне первозданная сила далеких предков, и ясновидение будущих потомков, и вообще все, что угодно, ведь я уже не я, хоть этого пока особенно не ощущаю, но не оттого ли счастье мое еще больше?» Потом он позвонил на работу и сообщил, что по уважительным причинам сегодня (быть может, и завтра, впрочем, неизвестно, как долго он будет занят) на службу не придет. Корпеть над платежными ведомостями, когда он может совершать такие подвиги, какие в их канализационной конторе не снились даже директору, было бы непростительным грехом.

Потом он решил, что выйдет на улицу. Нашел в шкафу старый берет, с трудом запихнул под него строптивые косы (несолидно провоцировать общественность, пришло ему в голову) и захлопнул за собой дверь. Вытащив из кармана связку ключей, Юрай Велюр привычным движением замкнул ее и, возможно, именно оттого, что сделал это бездумно, небрежно, напрочь позабыв про свою богатырскую силу, сломал в замке ключ. На лбу у него выступила испарина, и, хотя запасной ключ всегда был при нем, он запричитал и вне себя принялся рвать дверь за ручку.

Тут объявилась с хозяйственной сумкой соседка, одарила его широкой улыбкой и вскричала:

— Господи, пан бухгалтер, что с вами?

— Да вот, понимаете, ключ, — процедил Юрай Велюр и злобно оглядел сумку, набитую кочанами капусты.

— Потеряли?

— Нет, сломался.

— В квартиру не можете попасть?

— Мерзавцы, бездельники! — взорвался Юрай Велюр. — Зачем делают такие замки, что в них ключи ломаются?

— Вот и я говорю, — сказала соседка.

Тут притащился пенсионер с шестого этажа.

— Раньше замки были лучше, — сказал он пришепетывая.

— Мерзавцы, бездельники! — снова вырвалось у Юрая Велюра. — Но я этого так не оставлю.

— Золотые слова, — сказала соседка. — Вы этого так не оставляйте, с вашей стороны было бы непростительной глупостью, если б вы это так оставили.

— Горе вам, изготовители замков, в которых ломаются ключи, — потряс кулаком Юрай Велюр. — Трепещите, супостаты, выродки, дармоеды, служаки!

— Умоляю, не так громко, — сказала томная интеллектуалка с третьего этажа.

Но утихомирить Юрая Велюра было уже невозможно. Как ветхозаветный пророк, метал он проклятия на чьи-то головы, не очень ясно себе представляя, на чьи именно, но ведь должен же быть кто-то вполне определенный, от кого так или иначе зависит этот замок, и все замки в этом доме, и все замки на свете и кто заслуживает самой страшной кары, а случай, зауряднейший случай навязал ему, Юраю Велюру, роль человека, который должен навести в этом порядок. «Как удачно, что именно сегодня я стал Яношиком, — подумал он. — Случись это вчера, я бы и пикнуть не посмел».

Тем временем из всех квартир и даже из соседних корпусов стекались на второй этаж жильцы. Пришли старухи, женщины с младенцами на руках, бездельники, работники ночных смен, школьники, собрались здесь и несколько домашних собак и кошек.