– Ну а потом нам с тобой надолго пришлось расстаться, – продолжал Сенека, – и, вернувшись с Корсики, я вновь увидел тебя наполовину беззубым, но уже девятилетним мальчуганом. Правда, отсутствие зубов можно было заметить, только когда ты улыбался, а улыбался ты поначалу мало, был серьезен, как юный Катон. Как выяснилось, это было всего лишь из-за того, что кто-то из взрослых над тобой пошутил, а ты обиделся. Но мы с тобой быстро подружились. В этом возрасте ты был уже личностью! С тобой было по-настоящему интересно говорить. Твои вопросы нередко ставили меня в тупик, заставляли по-новому взглянуть на то, что я, казалось, прекрасно знал. Эх, жаль, мой милый, что по моей должности не ты был моим главным воспитанником! Хотя, несомненно, ты им стал. Короче, если пожелаешь, можно возобновить эти наши беседы.
Теперь, когда я свободен, я смогу заняться делами потомков, и, пожалуй, постараюсь изложить связно то, что знаю о природе. Тайны ее необъятны, она еще только ждет своих истинных исследователей. Возможно, есть еще неоткрытые острова, целые материки. Помнишь, как я писал в своей «Медее»? Я и сейчас подпишусь под каждым словом! – Сенека, не вставая, театрально воздел руку и прочитал с каким-то пророческим вдохновением:
Может, построить нам, пока есть средства, корабль и отправиться всем в неизведанное странствие, туда, за Геркулесовы столпы, где садится солнце? Как вам такая идея? – Он лукаво подмигнул и засмеялся. – Словом, если вы, дети мои, думаете, что я сломлен неудачей и жалею о несбывшейся надежде устроить здесь и сейчас новое идеальное государство, вы ошибаетесь! Я близко видел трех принцепсов: Га я Цезаря, оболваненного[110]
Клавдия и, наконец, Нерона – если не считать божественного Августа, при котором прошло мое детство, и Тиберия Цезаря, которого я видел лишь раз или два, потому что он почти не появлялся в Городе. С приходом каждого нового у меня в душе зарождались новые надежды. Но всякий раз они разбивались вдребезги. Что греха таить: попав в наставники к Нерону, я мнил, что присутствую при начале благодатнейшего века. Я полагал, что мальчик столь нежного возраста будет как податливый воск в моих руках. Я верил, что мне удастся побороть устойчивое предубеждение нашей затхлой сенатской знати против власти принцепсов, показав им достойный пример того, каким может быть принцепс. Я до последнего надеялся, что в нем проснется дух его славного деда, Германика. Но проснулся – увы! – потомственный Домиций Агенобарб, только еще с изощренным коварством Агриппины и изобретательной жестокостью Га я Калигулы. Неслучайно именно он мне приснился в первую же ночь после того, как я согласился на эту должность… М-да… – Сенека тяжело вздохнул и продолжал задумчиво, как будто для себя одного: Бывают люди легкие, как птицы… Думаешь, держишь за лапу – оказывается, за перо. Рванулся и унесся, оставив у тебя в руках перышко… Как в случае с известным македонским царем, напрасно носящим имя «Великого»: обучали его всяким тонкостям, требующим прилежного внимания, но они оказались непосильны для безумца, простирающего свои хищные помыслы до границ круга земного. В общем, вот к какому выводу я пришел: идеальный правитель – исключительная редкость, идеальное государство в земной жизни – недостижимо. Более того, бывает, что государство доходит до той стадии разложения, когда мудрецу в нем делать нечего. Ничто нельзя пересоздать извне, только изнутри. Пока человек сам не захочет созидать свой дух, ему не нужен наставник. Не только другой человек, но и ни одно божество не в силах заставить его это делать. Если ты сам не стремишься вверх, неизбежно покатишься вниз. Ну да ладно, что-то я разговорился! Старею, видно. Обо всем этом мы сможем побеседовать и потом. Я не для того навестил вас именно сейчас…С этим словами Сенека поднялся с кресла, подошел к Лукану и отечески потрепал его по волосам.