День сардины

Получилось так, что двое портовых зашли в уборную. Помню, когда мы за них принялись, в дверь заглянул третий, но он, как видно, свято уважал честные драки и поэтому предоставил своим приятелям выпутываться самим. Но не очень-то им это удалось. Когда они вошли, я стоял за дверью, а Малыш-Коротыш спрятался в кабине; я подставил второму ножку, первый обернулся, но тут Малыш выскочил и заехал ему головой в живот, а в этом Малыше фунтов сто весу. И первый был готов — он долго не мог отдышаться, и, наверно, за милю было слышно, как он хватает воздух. Зато со вторым пришлось повозиться — он не растерялся, упал на руки, что спасло его от удара о каменный пол, вскочил быстро, как кошка, злобно фыркая, и в руке у него уже была велосипедная цепь. Он стал ею размахивать. Надо было видеть, как он со свистом рассекал этой цепью воздух, а я и Малыш-Коротыш выдавали какой-то танец, не то квикстеп, не то классический балет, чтобы нас санитары не унесли.

Все обошлось без крови, но этот малый сделал кое-что похуже — задел Малыша цепью по плечу, а он у нас франт и не любит, чтоб ему шмотки рвали. Тогда Малыш, недолго думая, снова ринулся головой вперед — раз-два, в жизни не видал ничего красивее. Он обхватил этого малого вокруг пояса, а тот, задыхаясь, стал молотить Малыша по спине. Я выждал, пока мне будет сподручнее, и ударил его под ребро. Потом я подобрал цепь, а Малыш-Коротыш съездил его по морде, и он схватился за глаз.

Потом мы дунули вниз по лестнице. Там было весело — ребятишки усердно лупили друг друга, многих сбили с ног и чуть не затоптали. Где-то между вторым и третьим этажом нам попался навстречу один из ребят Келли, а может, он был просто посторонний. Но я схватил его за галстук и спросил, далеко ли он собрался.

— А тебе какое дело?

Подмигнув Малышу, чтоб он дал ему подножку, я сказал: «Есть дело», — отпустил галстук, и он загремел вниз. Ряды наших врагов сильно поредели — несколько человек сразу испарились, как только увидели нас с Малышом. Некоторые сидели на полу, и кое-кто уже оседлал их. На ногах остался один Келли.

Он выхватил нож.

Сперва нам показалось, что у него в руке мелькнуло что-то черное. Но тут же лезвие ярко сверкнуло, и, братцы, тут я замер. И все замерли, потому что он наставил нож прямо Носарю в живот. И говорит:

— Отпустите моих ребят, не то, ей-ей, я ему брюхо вспорю.

— Значит, ты ножом? — сказал Носарь спокойно. Но его прошиб пот.

— А ты заткнись!

И они ушли. Отступили в полном боевом порядке. А когда все они были уже на улице, Келли преспокойно проколол Носарю рубашку и надрезал ее. А потом тоже ушел. Может, вам это покажется невероятным: ведь он один держал нас шестерых, правда, с ножом, но только так оно и было. Вот попробуйте сами выйти с, голыми руками против ножа, живо присмиреете. Когда вытаскивают нож, всякий смирным становится.

Они перешли улицу и сели в трамвай. Трамвай сразу тронулся, так что мы не могли бы их догнать, даже если б захотели. Но я был сыт по горло и готов поставить тысячу против одного, что все остальные чувствовали то же. И когда кто-то вспомнил про тех двоих, в уборной, один только Малыш-Коротыш предложил еще потолковать с ними, чтобы сквитаться за нож. Никто его не поддержал, и он не настаивал.

В общем надо было уносить ноги, потому что всегда находятся услужливые люди, готовые вызвать полицию. К тому же по лестнице спускался распорядитель, и, хотя бояться его не приходилось, у нас не было охоты с ним объясняться. Мы пошли на рыночную площадь и почистились в подземной уборной. А потом завернули в кафе по соседству выпить кофе и поболтать. К этому времени про нож все мы почти забыли и с удовольствием вспоминали драку. Петушились, рассказывали, кто как отличился.

Но старик Носарь сидел молча.

— Я из него душу выну, — только и сказал он. Сроду не видел такого гордеца, как этот полукровка. Может, я и отговорил бы его, но мне было не до того. Вечером мне предстояло выдержать еще один бой.

3

Придя домой, я застал маленькую семейную идиллию. Нет, такого ничего не было. Они не вскочили, когда я вошел, как солдаты перед офицером. Было хуже. Моя старуха сидела по одну сторону стола, Гарри — по другую, радио тихо играло, и я почувствовал, что у них был разговор по душам, какой возможен только между друзьями. Это задело меня за живое.

— Явился, — сказала моя старуха, сразу меняя тон. Я давно заметил, что женщины это ловко умеют.

— Приветик, — сказал я и сел за стол на свое место, где стоял прибор.

— Его светлость ждет, пока ему подадут кушать.

— Ах, мама, давай поужинаем без ссоры!

— Поищи-ка свой ужин под тарелкой.

— Я, пожалуй, пойду, — сказал Гарри.

— Постой, сейчас весело будет, — сказала моя старуха.

— Оставайтесь, — сказал и я. — Повеселимся вместе — конечно, когда узнаем, в чем дело.

Но я знал, в чем дело и что лежит у меня под тарелкой.

— Нет уж, спасибо, Пег, — сказал он. — Я не хочу вмешиваться.

— Тогда что-нибудь одно; или вмешиваться, или нет.

— Ты о чем? — спросила моя старуха.

— Сама знаешь. Милые разговорчики у вас тут были, когда я вошел!

— Хватит!