День середины лета

— А еще не говоришь, как маленькая святоша… — тихо, встревожено отозвался бог. — Ты же была такой обычной вчера ночью!..

— Вчера? Я не помню… — вопреки всему, она готова была расплакаться, глядя, как расстроили синеглазого ее слова. — Извини…

Он склонился к ней и вдруг отчаянно, крепко-крепко прижал к себе.

— Ты не виновата! — выдохнул в ее волосы. — Клянусь, я найду, в чем дело! Я…

Сон мигнул и разорвался темными снежными хлопьями.

Поутру Илл'е почему-то хотелось плакать.

А еще вертелась все время в голове крамольная мысль: нет, не могли быть правдой злые речи сестры Карлины! Разве дьявол сделался бы из-за Илл'ыных глупых слов столь встревоженным и отчаянно-печальным?

Девочка не знала. Но с того дня она не говорила больше на исповедях. Пустые общие фразы, признание мелких учебных оплошностей, бессмысленные восхваления — все, чего могли добиться от нее старшие сестры, даже любимая наставница Алим…

Илл'а научилась молчать. Впервые у нее появилась тайна.

Впрочем, совесть совсем не грызла послушницу. Недели быстро складывались в месяцы — и сны появлялись не так уж часто, а еще реже получались у девочки хоть что-то из них запомнить. Потому-то — убеждала себя Илл'а — и каяться перед сестрами ей было не в чем. Да и она ли то была — по ночам? Или кто-то другой, лишь хорошо играющий ее роль?..

Смутное чувство неправильности все время мучило юную лекарку. Словно забыла она что-то важное, но отчаянно пытается вспомнить! И вот-вот нащупает ниточку — да только скользкая память не желает даваться в руки…

Ни двойная, ни тройная порция отвара не помогали уже ей — ни от снов, ни от растущего душевного разлада, лишь делали на пару дней больной и вялой, сковывали целительские способности, давая повод желчному брату Орату, обучающему юнцов леченью ран да складыванию дробленных костей, раз за разом обзывать Илл'у бездарью, насмехаться над каждым ее промахом. И, впервые в своей скромной жизни, послушница не смирилась с обидой. Потихоньку стала выливать она прочь ненавистное семитравное зелье, отмечая не без тайной горечи, насколько сильнее и свободней стал ее дар без привычного варева. Из года в год, выходит, травили ее — их всех, молодняк, — старшие, мудрые сестры! Зачем? Для чего это делали?

Так за скрытностью пришло в ее душу сомнение.

Поистине, меняли Илл'у эти сны! Неуютное, тревожное беспокойство росло в ней с каждым годом, с каждой неделей, с каждым днем — будто кто-то незнакомый шевелился на дне души, заставляя подмечать то, чего раньше не заметила бы, видеть в привычном, уютном окружении странные, всё почему-то нехорошие вещи. И больше не внушало вдохновенного восторга сиплое, тонкое пение расплывшейся жиром сестры Харги — зато так и тянуло высмеять приторное, напускное ее благочестие. И не было веры фальшивому дружелюбию послушницы Варии — но прилив желчи вызывала презрительная ее снисходительность, самоуверенность неумелой дурехи, возомнившей себя первой красавицей. И никакого отклика не находилось в Илл'ыном девичьем сердце на глупые рассуждения о ценности целомудрия от старых храмовых куриц, за всю жизнь не знавших не то, что мужских ласк, но даже мужских взглядов, — лишь хотелось почему-то хохотать до слез над важной их надменностью.

Насмешка и неверие пришли туда, где была до сих пор незыблемость. Все, что выглядело прежде настоящим, теперь покрывалось грязью, рассыпалось на глазах, оставляя горечь и растерянность… Наверное, права была все-таки почтенная сестра-исповедница! Бог из снов на самом деле был дьяволом — и ночь за ночью своим лишь присутствием осквернял он и развращал душу юной лекарки!

Вот только забывать о нем теперь не хотелось — да и сил ни за что не хватило бы! К зиме, принесшей Илл'ыно шестнадцатилетие, послушница столичного Храма уже безнадежно и намертво была влюблена в своего ночного незнакомца.

ГЛАВА ВТОРАЯ. ЧЕРНЫЙ ХОД. ЖИВОЙ МЕРТВЕЦ

Весна 905-го с основания Империи года выдалась неспокойной и смутной. На истоптанные столичные улицы, мешаясь с грязью и талым снегом, хлынули вместе с капелью пересуды да слухи, один другого краше. Сочились они из всех дверей и окон, залетали в стонущие ветрами печные трубы, пробирались в наименьшую щелочку, исхитрившись проскочить даже сквозь каменную преграду крепких храмовых стен.

Говорили же самое разное.

Что вернулся зимой ко Двору молодой наследник — и привезли уже в столицу со всех концов страны рачительные папаши девиц на выданье, но только ни одной пока счастье не улыбнулось. Вся надежда теперь на празднование, что обещали устроить во Дворце в последнюю неделю третьего весеннего месяца в честь совершеннолетия будущего Императора…

Что окаянные лорды опять учинили заговор — но провалились, поплатившись головами. И разойдутся теперь оставшиеся без хозяев имения малыми наделами в чужие руки, чтоб и духу мятежной крови там не осталось, а другим впредь неповадно было…