День середины лета

"Не двигайся, я постараюсь тебя исцелить", — пытается совладать с испугом Илл'а. Они ведь пробовали раньше! У них тогда вышло!

И что с того, что были то лишь царапины?..

Она справится, она не может не справиться!..

И девушка отпускает себя, безоговорочно, полностью растворяясь в НЕМ.

Глубокая рана находится сразу.

Плохая, плохая рана!.. Не завопи она тогда — могла бы стать и смертельной.

Эдан шипит от неприятного, царапающего чувства — словно душу его тянут изнутри. Глаза его очень быстро выцветают, и Илл'а боится, что им попросту не хватит сил…

Но кровь уже остановилась — и теперь стягиваются края раны, темнеют свежей коркой, оставляя некрасивый рубец.

"Прости, не смогу без шрама…" — с тяжелым облегчением шепчет девушка.

— Плевать! Я не девица на выданье! — хмыкает устало мужчина.

"Боги! Это было так… близко!" — кажется, последняя мысль пришла к ним обоим…

* * *

Илл'а дернулась, открывая глаза, еще с ужасом вспоминая свой сон.

Грохотом, проклятьями взорвалось из-за стены. Девушка вскочила, путаясь в одеяле, кинулась к двери, захлебываясь в заполошном биении пульса.

Соседняя комната была не заперта.

— Эдан, что случилось? Эдан?..

Опрокинутый таз для умывания, вода на полу повсюду — и Таргел, стаскивающий с себя насквозь мокрую рубаху и ругающийся совсем не по-высокородному.

— Дьяволы, Илл'а! Тебя не учили стучать? — рыкнул он зло, и вдруг осекся. — Илл'а?..

Комната поплыла перед глазами, а девушка осела у стены.

На загорелом боку светловолосого лорда змеился такой знакомый уродливый шрам…

Она уж точно не спала сейчас!

Да и были ли вообще ТЕ сны снами?..

— Ты в порядке? — с беспокойством склонился к ней Таргел. Тревога сделала его усталым и… человечным, что ли? Куда только подевался каменный холод черт?..

Илл'а грустно усмехнулась, с усилием растягивая дрожащие губы.

— Все хорошо… Испугалась, что ты опять… как вчера… — она неловко встала, избегая его протянутых рук. — Заботы последних дней не пошли мне на пользу… Но не волнуйся! — опомнившись, добавила поспешно. — Ко встрече с обращенным я готова. Она ведь состоится, Эдан?..

— Я не отступаюсь от своих слов. Тебя проводят к пленным после полудня.

Его голос был сухим, а взгляд болезненным и странным.

И лишь за дверью осознала девушка, что трижды назвала его именем, которым он ей никогда не представлялся.

* * *

Бродячие крамские псы сбегались на казнь, как на праздник. Двуногие, одетые кто побогаче, кто в лохмотья — для НЕГО, Пса прирученного, были они лишь уличными шавками, не знающими пока крепкой хозяйской руки. "Свободные имперцы", как они себя звали, сейчас галдели да визгливо грызлись, брехали с гордостью о собственной важности, не замечая у себя за спиной неторопливых и бесшумных, настороженных черных волков.

Пес видел их в толпе — нет, скорее, чуял. Потому и удавалось ему прятаться до сих пор, хотя прочих здесь давно переловили. Но он знал, что к черным вскоре явится вожак. И ждал того с растущим нетерпением — ведь, может статься, именно ему, последнему из псов хозяйской стаи Крама, удастся-таки сомкнуть клыки на сером горле главного Волчищи!

И хозяин, возможно, в благодарность тогда позволит даже приучить к ошейнику новых псов — точно так же, как приучили совсем недавно и его!

А ведь в далекой, почти забытой, жизни он — другой он, еще до ошейника — был совсем не убийцей, но лекарем. Важным, самоуверенным болваном, не один год верно лечившим старого больного лорда с кучей нетерпеливых наследников. Потом старик, как и следовало ожидать, помер — по всем симптомам, сразу от трех разных ядов. Дурак-целитель же оказался крайним — однако, к счастью, вовремя смекнул, что к чему, и схоронился… Почти семь лет прожил он в глухой деревеньке, притворяясь самоучкой-знахарем да копаясь потихоньку в земле. Но оказалось вдруг, что о нем не забыли — новый лорд, страшась учиненных Наследником проверок, все силы бросил на поимку опасного свидетеля.

"Знахарь" бежал, надеясь обосноваться на Южном.

И, вместо этого, попался стае хозяина…

Послушные псы вонзили крохотный шип ему в шею — заговоренный, заклятый самим Взывающим к Поклонению. И цепи сомкнулись, сотворив из блудной шавки преданного Пса. Шип растворился в крови уже спустя десять часов — но заклятие осталось, лишь окрепнув. Теперь оно не было привязано к хрупкой занозе, отравив все тело, подобно черной лихорадке.

Но верный Пес был этому только рад. Прошлая бестолковая жизнь теперь не имела никакого значения. Служить для него оказалось счастьем.

И сейчас зубы его — простые человеческие зубы — по-собачьи зудели, желая вонзиться в шею ненавистного Волка. Того, кто убивал его братьев. Из-за кого хозяева (он это чувствовал) не в духе…

Но сегодня, похоже, был не его, но их, волчий, день…

Казнь состоялась под настороженный ропот люда, не верившего до последнего, что господин Гильдмастер решится-таки воспользоваться своим древним правом не только палача, но и судьи — правом, о котором не вспоминали уже без малого триста лет.