День сомнения

Час восьмой. ВОЗНАГРАЖДЕНИЕ

Она явилась – все такая же фиолетовая, забрызганная дождем.

– Идемте. Ермак Тимофеевич освободится через полчаса, а пока велел погулять по музею.

– Какому музею? Я уже и так… целый час.

– Шикарный заводской музей, на третьем этаже. Еще Ермак Тимофеич удивился, что вы отвергли столовую. Не передумали с обедиком?

– …!

– Ну и прекрасно. Вашу порцию наверняка уже списали… Слушайте, я уже начинаю экскурсию: первые сведения о гелиотиде мы находим у

Плиния… Как какого? Ста-аршего!

Изюмина оказалась ходячей – причем очень быстро – энциклопедией.

Триярский едва успевал и за ее иноходью, и за сгустками сведений, которыми она метала в него по дороге. Плиний сменился “Песнью о жемчужине” из Деяний Иуды Фомы (“жемчуг Кушанский – это наш гелиотид!”)… На Триярского сыпался Бируни, Фараби и какой-то

Ибн-Батута. С этим Батутой они и подошли к запертому музею; Изюмина бросилась за ключом.

– …"Боже, Царя храни”, – запели откуда-то басы.

– Это наш русский самодеятельно-академический хор, – перекрикивала

Изюмина, – последняя репетиция перед концертом. В Доме

Толерантности, в Доме Толерантности, – напомнила, поймав недоуменный взгляд Триярского.

Встрепыхнулись, зажужжав, лампы дневного света.

– Куда! – смеялась Изюмина. – А тапочки?

Триярский злобно влез в гулливерских размеров тапки, зашаркал вдоль стендов. “Что за чушь… для чего этот музей? С чего это Черноризный так заботится о моем питании и… просвещении? Дожить бы только до луны, там… все встанет на свои места”.

– В рабовладельческий и феодальный период считалось, что гелиотид производят подземные раковины… Известковая порода, в которой находят гелиотид, напоминает на сколах раковины. Однако уже Ламарком было доказано, что, несмотря на схожесть с жемчугом, гелиотид не содержит конхиолина…

Стенды подмигивали, на одном даже запели что-то суфийское.

– Уникальная песня дуркоров – добытчиков гелиотида… Пели, погружаясь в шахту, против злых духов… Суеверия, мифы изначально окружали добычу гелиотида – считалось, что гелиотид караулят духи. Сами послушайте.

Пение текло, холодное, по-юношески жалобное.

– Записал в конце девятнадцатого века один этнограф-любитель. Хотя есть сведения, еще в тридцатые годы старики-дуркоры в шахтах пели, но тогдашние этнографы делали вид, что не слышат… Нужно было в те годы что-то делать с пережитками цеховой замкнутости в добыче гелиотида – ею ведь столетия промышляли особые семьи; чужаков – ни-ни. Да и после революции так продолжалось, только дуркоров стали называть “красными дуркорами”. Потом… гелиотид – ну это вы знаете – стал использоваться в оборонке, в Дуркент покатили поезда с зэками, и в шахтах зазвучали другие песни. Видите эту фотографию? Второй слева – мой отец, Иван Пантелеевич Изюмин, да – вот этот красавец… В

1948 году вместе с другими политзаключенными последний раз спустился в шахту…

– Перейдем к следующему стенду… В шестидесятые город окончательно стал режимным. Вы не коренной дуркентец? Попали по распределению?

Ну, значит, не все застали. Московское снабжение, свой университет.

Разведаны два новых месторождения гелиотида… Да вы не слушаете, право!

Не слушал. В раскрытой книге пылилось и выцветало несколько благодарственных записей. Внимание Триярского привлекла последняя – беспомощным почерком первоклашки: “СПАСИБО ДОРОГОЙ УЧИТЕЛЬНИКЕ

АРИАДНЕ ИВАНАВНЕ ЗАВСЕ”.

Подпись: Дмитрий АКЧУРА.

– Акчура… тоже ваш ученик?

– И слушал меня гораздо внимательнее! Всегда выделялся из коллектива благодаря любознательности…

– И грамотности, – усмехнулся Триярский.

– Не понимаю вашего юмора… Тяжелейший случай дисграфии…

– Чего?

– Дисграфии! Способный, живенький, активный – но не мог писать, письменно передавать мысли. С ошибками, без ошибок: не мог. И домашние условия наложились: рано без матери, отец запил, потом притащил мачеху – такую, знаете, фрукту… Я ее пару раз в школу вызывала, для бесед. Я ведь двадцать лет кристально проработала на

Кашмирке…

– Это которая для умственно отсталых? Подождите. Как же Акчура – с этой дис…

– Дисграфией.

– … графией мог стать писателем?

– Перелом, диалектический скачок, который, как я надеюсь, он обязательно опишет в своем новом произведении. Ой! Через пять же минуток к Ермаку Тимофеевичу! Тапки не забудьте вернуть – я их из

Царскосельского дворца везла!

Триярский постучал в дверь и, не дожидаясь ответа, дернул.

За дверью открылась глухая неоштукатуренная стена.

– Что за невоспитанность! – возмутилась сзади Изюмина. – Подождите смирненько, и вас пригласят.

Триярский захлопнул дверь и развернулся – Изюмина глядела на него с видом последнего дня Помпеи. Даже секретарша бросила свои шарики.

– Ариадна Ивановна, вам не кажется, что вы сейчас не в своей умственно-отсталой школе, а я не ваш ученик? Не кажется? А что я здесь уже полтора часа только и делаю, что смирненько жду – хотя это я нужен вашему шефу, а он мне сто лет не нужен…

– Руслан… извините, не в курсе насчет вашего отчества… – начала

Изюмина.

– Мое отчество вас не касается. Идите и рисуйте ваши лозунги и не лезьте со своими советами.