День сомнения

Черноризный протягивал на прощанье руку. Триярский пожимать не стал:

– Ермак Тимофеевич, так где все-таки Якуб?

Черноризный не убрал непожатую руку, только слегка повернул кисть – вниз. Тотчас же на эту кисть налетел Ерема: встав на колени, принялся ее с аппетитом целовать, искоса поглядывая на Триярского.

– Так где же Якуб, Ермак Тимофеевич?

Черноризный лениво стряхнул с руки любвеобильного Ерему:

– Среди хризантем.

Триярский вышел, не дожидаясь, когда его выпихнет своими поклонами

Ерема.

Задержался перед свитком на стене.

– Вы правы, – кивнул Триярский, – вот она.

И указал куда-то в середину хризантемного свитка.

Там, среди лабиринта вытянутых лепестков он все-таки разглядел ее – маленькую скомканную бабочку.

– Что ж, одну загадку вы разгадали, – Черноризный с улыбкой смотрел на него, расположившись в дверном проеме; ниже выползла гладкая голова Еремы, – могу добавить: японцы давно научились отделять гелиотид от жемчуга, и назвали гелиотидом – “хризантемным камнем"…

Желаю удачи.

Это пожелание уже застало Триярского в дверях первой, внешней приемной – он спешил. Было слышно, как за ним опускается стена.

Проводив полуусмешкой Триярского, Ермак Тимофеевич вернулся в кабинет. Глянул в окно: дождь – не дождь; подвижная серость. С седьмого этажа восточная часть Завода, размытая непогодой, темнела беспорядочным стадом руин. “Одряхлевшей бабочки закружилась тень”, – подумал Черноризный.

Пора. Взял пульт, надавил.

Стена раздвинулась, обнаружив еще одну маленькую комнатку.

Посредине, прикладывая к плечам пластиковый каркас в форме горба, стоял невысокий мужчина в темных очках. Вытянув руку, продекламировал:

– О, мой народ!

Черноризный улыбнулся. Снял с тарелки яблоко, бросил.

Лже-горбун флегматично поймал; впился в оглушительно-сочный плод.

Не меняя улыбки, Черноризный подошел ближе:

– Будто не было этих шести лет. Ты совсем не изменился, Исав.

Тот – сквозь бурлящее яблоко – пожал плечами.

– Все тот же Белый Дурбек… Гениальная идея. И сегодня она… Как тебе Триярский?

Исав оторвался от яблока. Несмотря на то, что он уже был без бороды и в темных очках, выражение утренней печали на лице осталось нетронутым. Он снова пожал плечами:

– По-моему, ты поступил с ним жестоко.

– Будь он глупей, я поступил бы с ним помягче. Ты ведь видел, -

Черноризный махнул головой на оборудованный в углу пульт с мониторами, – какие я перед ним баллады выводил – а он? Упирался всеми извилинами. Таких…

– Послушай, Ермак, а что будет с Акчурой?

– С твоим Лжедмитрием? Тебя это интересует? – Черноризный глянул в монитор. – Подожди, сейчас вернусь: наш Шерлок Холмс никак уйти не может.

В японскую приемную ворвался Триярский. Правой рукой он волок за собой Изюмину, левой тряс каким-то диском.

– В чем дело? – зевнул Черноризный. – Разве мы не попрощались?

– Это я вас хотел спросить, в чем дело! – Триярский вытянул левую руку.

– Черепаха? Какого лешего…

– Мертва! В сумке задохнуться не могла – вот, отверстия для вентиляции… Час назад я вытаскивал ее – стала какой-то ненормально подвижной, почти буйной. Сейчас – пожалуйста, сдохла. Одновременно у меня вдруг начинается мигрень. Вы все пытались меня в столовую затолкать – три.

– Какого лешего, я спрашиваю, вас пропустили на территорию с черепахой… Ну, умельцы! Немедленно свяжите меня с проходной!

– Стойте… – преградил ему путь Триярский, – ну… и где? Где она, ваша

“пушка” – вы же меня тут облучали. Зомбировали, или как там у вас?!

Черноризный медленно похлопал:

– Ай да Триярский, и вторую загадку отгадал. Жалко, слушал ты меня невнимательно – я же сказал “в сочетании с особым питанием”. А ты у нас с совсем плохим аппетитом оказался, да, Ариадна Ивановна?

Изюмина, все еще сжатая Триярским, кивнула.

– Так что сделать тебя моей идеей, Триярский, не удалось, а тут еще черепаха. Ариадна Ивановна, вы успели рассказать нашему дорогому гостю, что дуркоры спускались в шахту, обязательно привязав к поясу черепаху? Нет? Только про песни? Подождите, Ариадна Ивановна, сейчас наш нетерпеливый гость вас отпустит. Кстати, кто у нас в лаборатории занимался черепахами?

– Покойный Мовсесян, – пропищала сдавленная Изюмина.

– Вот видишь, Триярский: покойный Мовсесян. Конечно, я пропустил тебя через гелиотизацию: сильно мелькал ты под ногами с утра – но ты оказался, во-первых, на пустой желудок, во-вторых, любителем рептилий. Так что, когда у тебя через полчаса наступит помрачение, оно может оказаться не слишком долгим… неделя -две. За это время тебя вышвырнут с работы и отсудят дом. Тогда и придешь ко мне.

Приползешь то есть. Ерема!

Кукла, выглядывавшая из-за локтя Черноризного, неожиданно закричала:

– Во поре бередженька стояра… Рю-ри-рю-ри, стояра!

Не успел Триярский выхватить пистолет, что-то оглушило его и отбросило в сторону. Пол под ним разъехался, тело понеслось на какой-то подставке вниз. Последнее, что он услышал, были слова

Черноризного наверху:

– Сколько раз повторять: после “во поле березонька” – “во поле кудрявая”. Кудрявая!

Час девятый. ПОСЛЕДНИЙ ЛОЗУНГ

Платформа с Триярским достигла дна подвала.