День сомнения

Народика в зале не так, чтоб густо. Четверть присутствующих была охраной Областного Правителя, с лицами, вытянутыми, как перископы подводных лодок. Кроме заботы о безопасности, “перископы” слаженно аплодировали, фотогенично изображали массы и вообще – будь воля

Бештиинова, только их бы и пригласил…

А вот сидит и улыбается дипкорпус, то есть, уже встает, но со своей загадочной улыбкой все никак расстаться не может. Бештиинов тоже послал им, на всякий случай, улыбку. Может, оценят, пригласят на какое-нибудь неофициальное виски: “Сэр Бештиинов, вам со льдом?” Со льдом, шайтаны, со льдом…

За дипкорпусом окопалась оппозиция. Три партии: “Свобода”,

“Равенство”, “Братство”; между собой, естественно, на ножах. То либералы из “Свободы” побьют коммунистов из “Равенства”, то исламисты из “Братства” настучат на тех и других. Вот кого из зала суда надо первыми удалить, если начнут нарушать сценарий, а они, конечно, начнут: куда денутся.

На остальных местах ерзала пресса, самый ненадежный элемент зала. Ее разглядывать вообще не хотелось: даже уважаемые люди, поседевшие и полысевшие на ниве заслуженной журналистской деятельности, были

Бештииновым в душе совсем не уважаемы как завистники и тайные скорпионы.

Наконец, весь зал стоял и переминался с ноги на ногу.

– Вольно, – крикнул Бештиинов. И посмотрел наверх: как реакция?

Наверху, под гигантской копией гелиотида, на синем троне сидел сам

Областной Правитель и курил свой любимый “Беломор”. Кажется, доволен. Или не доволен. Доволен. Наклонился к Аполлонию, что-то ему на ухо поручает. Или не доволен?

Бештиинов зажмурился, как перед длинным тостом, и начал:

– Слушается дело…

Триярский прополз мимо очередного манекена с автоматом и уткнулся в лестницу.

– …дело о попытке государственного переворота… – растекался по внутренним радиоточкам Бештиинов.

Мимо проехала на роликах опаздывавшая вьетнамская самодеятельность, таща за собой контрабас.

Триярский полез наверх.

– …здравить присутствующее в зале международное сообщество и простых дуркентцев со всемирным Днем Толерантности!

“Ш-шшшшшш…” – заработали ладонями простые дуркентцы.

Серый Дурбек погасил окурок о бильярдную лысину Аполлония и спросил:

– А где мои преступники?

Спросил тихо, но Бештиинов услышал, и на всякий случай вспотел.

Прервав рассказ об успехах толерантности, гаркнул:

– Подсудимых – в зал!

И, найдя на пульте перед собой кнопку “МЕРЗКАЯ ПЕСНЬ”, с хрустом нажал.

Похожий на старую рыбу органист Евангелопулус вонзил свои бородатые пальцы в клавиатуру, засучил ногами.

Инструмент кашлянул кровяным сгустком… ля-минор… си-минор…

Из-за кулисы, выходили обвиняемые, покачивая колпаками.

– Земля, пригодная для смерти, – затянули колпаки, – Твой герб – лопата и кирка…

– Послушайте, послушайте, что они поют! – перекрикивал Бештиинов.

…На заключительном концерте

Ты выйдешь в гриме старика.

И будешь кланяться сутуло

На Север – раз, на Запад – два.

Пока у флейты чистят дуло…

– Мухсинов Хаттаб Хабибович, Турыкин Олег Марленович, Фидоев Шароф

Шарофович…- объявлял Бештиинов фамилии, имена и отчества злодеев.

… И будешь кланяться сутуло

На Север – раз, на Запад – два.

Пока у флейты чистят дуло…

И ищет плаху голова.

Но ты не жмурься и не хныкай,

Не плачь в прокуренный жилет -

А лучше вилкою потыкай

В неплодородный свой паркет.

Триярский, держа пистолет, лез наверх, настигаемый то справа, то слева причудливой песней. Весь Дом Толерантности представился сейчас огромным репродуктором, беседующим сам с собой. Лестница все не кончалась.

Песня завершилась – видимо, выводок желтых буратин успел распределиться по скамье подсудимых в соответствии с розданными билетами и теперь ожидал выступления других коллективов.

Затылок Триярского ударился обо что-то…

Крышка люка отъехала; Триярский высунул голову в темноту.

В ту же секунду в висок уперся металл; слух обжег неожиданный голос:

“О-хисащибури-на…”

Триярский выстрелил в голос.

Похлопав обвиняемым, зал принялся обсуждать песню. Следующим шло выступление сотрудников прокуратуры. По кулисам прошла волна, трубачи наполнили щеки воздухом…

– Для обвинения, – громыхал Бештиинов, – приглашается самодеятельный ансамбль Дуркентской Прокуратуры: “БАКТРИЙСКИЕ ИЗЮМИНКИ”!

Из радиоточки затрещали аплодисменты.

Триярский, ловя губами темный воздух, нащупал выключатель.

Осветилось тело в красном кимоно.

Секретарша Черноризного. Мария. Сакура.

Кровь расплывалась по ковролину. Нагнулся, держась за оцарапанное пулей плечо, повернул ее к себе лицом… И… что она здесь делала?

Что это за ключ у нее на шее?

Снял ключ, машинально стараясь не повредить затейливой прически…

Огляделся… две двери в кабинки переводчиков. Одна закрыта.

“Бактрийские изюминки” выстроились на сцене, заливаемые софитами.

Аллунчик разбрасывала воздушные поцелуи, Эль подпрыгивал и махал публике… Акчура кланялся.

– Какие все-таки милые люди у нас в прокуратуре, – произнес сверху

Серый Дурбек.

– Воистину милые, – согласился Аполлоний, на всякий случай отодвигая лысину.

Аллунчик тем временем быстро шептала Элю: