День сомнения

Интересно, на каком языке говорит душа с телом? Или у них разные языки, но они всю жизнь как-то договариваются? А смерть – не результат ли полного их непонимания."Сколько смертей, Триярский…”

Вспомнил, высунулся в коридор.

Красная секретарша, неподвижная, лампы дневного света.

Исав исчез. Зойкина квартира. Смертей. Сколько.

– …а теперь, дорогие дуркентцы и гости…- выкрикивал из радиоточки Бештиинов.

Чем веселей становилось на сцене, тем тревожнее в зале.

– Там, снаружи, уже эшафот подогнали, – сообщал своим соседям независимый журналист Унтиинов и чертил руками что-то квадратное и неотвратимое.

Уже успел выступить второй адвокат в виде трио скрипачей при еврейском клубе “Они все еще здесь”. Бештиинов, дирижировавший уже неизвестно какой по номеру рюмкой, призывал зал к дисциплине и объявлял следующий номер:

– …и гости нашего города! Гвоздь сегодняшней программы – следственный эксперимент. Как вы уже узнали из судебного либретто, именно сегодня в этом превосходном, величественном Доме

Толерантности должно было произойти…

Замолчал, сглотнув предполагаемую слезу.

– …кровавое покушение на присутствующего здесь…

Посмотрел наверх.

Присутствующий-здесь приподнялся.

Треть зала захлопала, кто-то даже закричал “браво”. Остальные две трети передавали друг другу новости, непонятно каким образом проникшие под купол Дома Толерантности: в городе аресты… оцеплен

Завод… Неожиданно и довольно гордо покинул зал посол Сан-Марино.

– …для судебного эксперимента на сцену приглашаются…- взвыл

Бештиинов.

– Как мне надоел этот дурак, – поморщился Серый Дурбек. – Давай, я его заодно тоже арестую, Аполлоний.

– Всех дураков не арестуешь, – вздохнул пресс-секретарь. – К его глупости мы уже привыкли… А к новому дураку придется привыкать заново.

Бештиинов, слышавший весь диалог, посерел… язык вдруг разбух и перестал умещаться во рту:

– Квартет американской военно-культурной общины имени Трумэна.

Похлопаем!

Оркестр покачнулся, покачнулся – и загремел “Хэппи бездэй”.

Зал зааплодировал. Похлопал дипкорпус, его поддержала оппозиция, а там и пресса внесла свою посильную шумовую лепту.

Четверка принялась кружиться, исступленно виляя бедрами. Затем синхронно сорвали с себя кители, оголив бройлерные торсы.

Зал распахнул рты.

– Это мужской стриптиз, – компетентно прошептал независимый журналист Унтиинов корреспондентке газеты “В Дуркенте все спокойно”.

– Заткнись, сама вижу, – отвечала корреспондентка, мать пятерых детей.

Поиграв бугристыми животами, четверка приступила к галифе.

Дипкорпус заерзал, соображая, что полагается в таких случаях делать дипломату…

…скомканные галифе валялись на краю сцены. “Хэппи бездэй ту ю”, – все быстрее насобачивал оркестр, вступил орган, понукаемый похожим на старую рыбу Евангелопулусом; выпуклая четверка творила что-то трансцендентно-акробатическое, то и дело застревая пальцами во вздутых плавках.

– Шайбу, шайбу! – не выдержала корреспондентка “В Дуркенте все спокойно”, мать пятерых детей.

Нет, плавки остались на месте.

Внезапно танцоры схватили себя за щеки, потянули…

Лица сползли, как тряпки – в зал строго глянули таившиеся под ними маски.

Загремела стрельба – непонятно откуда.

Серый Дурбек поднялся.

Похлопал в ладоши.

И упал, истекая кровью. Стрельба исчезла.

– Суд удаляется на кофе-брэээээйк! – заорал Бештиинов, уползая на четвереньках.

Заклубилась паника. Кто нырнул под кресло, кто бросился спасать мертвого Дурбека, кто – строчить репортажи и донесения…

Организованнее всего повела себя четверка – похватала манатки и, натягивая на ходу лица, провалилась на какой-то подставке под сцену.

…Около трона под огромным муляжом гелиотида лежал Серый Дурбек, похожий теперь на свою черно-белую фотографию из “Кто есть кто”.

Если не считать красных пятен, легко выводимых ретушью. Над оловянным лицом Областного Правителя склонились “перископы”. Кто-то поднял руки Дурбека и аккуратно снял с них тонкие наручники.

Дом Толерантности был оцеплен, всю выплескивавшуюся толпу тут же арестовывали. Триярский видел, как утрамбовывали в “воронок”

Бештиинова – тот выкрикивал какой-то тост и пытался со всеми чокнуться треснутой рюмкой. Скрипичное трио повторяло “осторожно, инструмент!” и долго выбирало подходящий “воронок”. Понуро распределялся по машинам русский хор, которому так и не пришлось спеть “Боже, Царя храни…”

Триярский выискивал в мелькающих лицах, скрипках, перьях своих

“бактрийцев”.

Взрезая толпу, затормозила патрульная машина.

– В машинку, бистра!

Аллунчик, Эль и Акчура были уже внутри.

Машина летела по окостеневшим от страха улицам города.

– Что будет? Что теперь будет? – спрашивала Аллунчик у летящей навстречу темноты.

– Вот такой ишачий хвост, – отвечал Хикмат.

– Ничего не могу понять… какой-то абсолютный конец света…

– И такой ишачий хвост бывает.

– Стойте! – сказал Триярский, – Да тормози же! Ага, здесь.

Триярский вышел. Прошел, хлюпая водой и глиной. Остановился.

Между непрерывными тучами открылся просвет. В него, словно дождавшись, выглядывал хрупкий и любопытный месяц.