День состоит из сорока трех тысяч двухсот секунд: Рассказы

Отец его исчез бесследно, то же случилось и с матерью. Семейной лавки больше не существовало. Сорокадвухлетний Иржи чувствовал себя сиротой, несчастным, безразличным ко всему, опустошенным, у него не было сил даже на самоубийство. Жалеть себя в такой ситуации было бы смешно. Слишком долго пребывал он в апатии, слишком глубока и чиста была нанесенная ему рана. Хотелось просто ходить, двигаться, снова дышать свободно: вдох, выдох, вдох, выдох.

Некоторое время он работал ночным сторожем на колбасной фабрике. Он привык к одиночеству и, в сущности, ця людях чувствовал себя потерянным. А к свободе все еще не привык; каждую ночь варил он себе чудовищный на вкус кофе, и каждую ночь ему казалось чудом, что такое вообще возможно: захотеть кофе и сварить его. В эти ночи он постепенно оттаивал. И понемногу осмеливался думать. Со временем он даже отважился испытывать сомнения. Как будто медленно и болезненно оправлялся от травмы, травмы души.

Вскоре он был уже в состоянии обдумать и оценить свое положение. Вспомнился вдруг с какою-то даже надеждой дальний родственник в Америке… Америка — симфония «Из Нового Света» Дворжака. Там, считал вроде бы Дворжак, чех — под эгидой конституции — может быть чехом. Следующая мысль Иржи была: а ему-то самому, Иржи Половичке, ясно, чех он в этом смысле или не чех? Он ведь стремился лишь к одному — существовать, ну и, пожалуй, вдобавок найти повод, чтоб больше не быть пессимистом. И потому страстно желал очутиться в каком-нибудь месте без всяких традиций, бежав от оранжерейных нравов Европы.

Случайная фраза, подслушанная на работе, внушила ему мысль об Австралии. И еще в кабинете директора-распорядителя фабрики висела на стене карта, усеянная маленькими флажками, отмечавшими места, где был хороший сбыт колбасных изделий.

Болгария, если карта эта заслуживала доверия, не потребляла ничего, кроме колбасы. Венгрия имела тенденцию производить свою собственную, зато Греция и Турция оказались на удивление хорошими рынками. В нижней части карты, в правом углу притаилась Австралия, девственная земля, где о чешской колбасе никто и слыхом не слыхал, земля таинственная и далекая от терзавших Иржи кошмаров. Посреди нее на многие-многие мили вроде не было видно даже названий городов. Вот место как раз для него. Все ночи просиживал он в кабинете директора-распорядителя, не сводя взгляда с огромного острова ка карте, рисуя в воображении центральные его пространства — пустынные, необжитые, первозданные. А там, где нет людей, не может быть и бесчеловечности.

И вот однажды он инстинктивно понял: момент великого переселения настал. А уж ему, после всех перенесенных мытарств, не доверять своей интуиции было бы противоестественно. Он отправился в Австрию. В венском Международном эмиграционном центре его ожидало открытие: срочно требуются рабочие на стройки гидроэлектрических станций в горах австралийского штата Новый Южный Уэльс.

Две недели спустя Иржи был на борту итальянского парохода «Сальватор Роза», идущего к Суэцу и далее — к земле обетованной. Море было спокойным и ласковым. Иржи являл довольно нелепое зрелище, стоя на палубе в своей толстой рубахе без воротника и глазея на золотистую воду, словно это было жидкое пламя, источник фантастических феерий. Но он вовсе не грезил, да и о чем было грезить ему?

Реальность всегда была чересчур жестока к нему, чтобы он смог от нее отвлечься. Солнце никогда не было таким жарким, оно наводило на Иржи легкую дрему, сладостное ощущение благополучия, которое всем своим видом выражают собаки, отыскав особенно уютную выемку в земле и улегшись наконец, не в силах поднять век и ожидая, когда же их сморит сон. Иржи был счастлив как никогда. Жаль только, он не мог закатать рукава рубашки из-за выжженного на руке номера — памятки о высокой административной квалификации нацистов.

Одиночество и толкнуло их с Идой друг к другу. Ида была блондинкой в том уже возрасте, когда за женщиной прочно утверждается репутация старой девы. Она подавала крепчайший чай в не очень чистых чашках в «Кафе Анзак» [22]— деревянном сарае, — достаточно веселом и бесшабашном, чтоб стало заметней царившее вокруг запустение.

Цвет волос Иды вовсе не был таким от рождения, и кожу ее покрывал слой пудры, намекавший, сколь решительно противоборствовала Ида черствости природы и бессердечию времени. Мощный орлиный нос и до смешного низко посаженные водянистые голубые глаза придавали ей сходство с некоей захудалой немецкой принцессой, связанной побочными узами с королевскими фамилиями начала девятнадцатого века. Но с другой стороны, если отвлечься от ее обличья и неблагозвучного, скрипучего голоса, Ида обладала пышным, богатым телом, на что Иржи обращал внимание всякий раз, как объемистая грудь склонялась, волнуясь, над его столом. Он все с большим и большим трудом сосредоточивался на скудном меню.