День Святого Соловья

— К Цуцику пошел на поклон, — пояснил Лука. — Тот грузовик, который вчера с трассы слетел, вино перевозил. Ефрем его три бочки взял да еще не меньше пяти штук канистр заправил. Вот и подался к нему Соловей вместе с девчатами и Вездеходовым-Холявой просить, чтобы выручил, дал винца на опохмел.

— Понятно! — процедил Микола, размышляя о чем-то своем. Потом, будто опомнившись, встрепенулся, опрокинул в себя стакан с бражкой, крякнул. — Доброе пойло! Степанида делала?

— Она, — кивнул Кукуйко, наливая и себе бражки.

— Значит, говоришь, дядя Лука, водилу Валька к себе ночевать забрала? — спросил вдруг участковый, кивая головой в сторону Михайла. Тот понял намек, взял банку с бражкой и наполнил пустую посудину перед Миколой.

— Ага! — ответил Кукуйко как можно более безразличным тоном, прекрасно понимая, каково сейчас на душе у Наливайка — ведь о том, что он неравнодушен к Валентине, знали все.

Тот тяжело вздохнул и, подхватив стакан, одним духом опорожнил его. Потом порылся в кармане тулупа, ища сигареты. Задымил.

— Что ж, подождем водилу…

Эти слова еще не успели вылететь из уст участкового, как резко отворилась дверь, и на пороге возникли бледные, как полотно, перепуганные Сонька Бублик и Верка Гнидозвездова.

— Там такое, там такое! — затарахтели они, перебивая друг дружку.

— Что там еще произошло? — повернул к ним свое хмурое лицо участковый.

— Ой, Микола! В хате Цуцика такое, такое страшное! — опять наперебой загалдели молодки. — Ефрем в прихожей в луже крови лежит, горло от уха до уха перерезано. А Кузька неживой к кровати привязанный, все тело исполосовано и в синяках!

— Что?! — рявкнул Наливайко, выскакивая из-за стола.

— А хлопцы, хлопцы где? Соловей и Вездеходов? — пролепетал еще ничего не понявший и оттого растерянный Михайло, подлетев к девчатам и чуть не сбив их с ног.

— Они еще идут, — бросила, отступая Сонька. — Они четыре канистры вина несут…

— Так, дядя Лука, Михайло! За мной! — выкрикнул участковый и побежал из хаты на улицу.

За ним, сбиваясь в дверях прихожей, ринулись все присутствующие.

Проснувшись, Гриць Горелый первым делом наведался на кухню. Хлебнул немного самогона, дабы укрепить свою решимость провести начавшийся день в трезвости. Затем, покашливая, пошлепал в гостиную навестить увечного Дерипаску. Тот, бледный, сидел с кислым видом на кровати, откинувшись на подушку.

— Как дела? — спросил его ветфельдшер.

— Да все нормально, — ответил Дерипаска, вымученно улыбнувшись. — Только вот рука, зараза, болит!

Грицько лениво почесал за ухом и, подойдя к кровати, положил руку травмированному на лоб. Подержал, затем озабоченно констатировал:

— Температура!

— Наверно, есть, — согласился Дерипаска. — Знобит меня слегка.

— Тебе нужно выпить чуток, — вздыхая, обронил Горелый.

— Нет, нет! — замахал здоровой рукой гость. — Не полезет мне водка.

Хозяин хаты недоуменно пожал плечами.

— Тогда я тебе принесу анальгинчика, — развел он руками и удалился на кухню. Там в одной из тумбочек хранились лекарства.

Через минуту, еще раз укрепив свою силу воли глотком из полупустой бутылки и найдя упаковку анальгина, вернулся в гостиную.

— Вот! — протянул он лекарство Дерипаске. — Глотни, не разжевывая.

Пострадавший бросил в рот сразу две таблетки и потянулся к табурету — на нем стоял стакан с водой.

Потом они немного побеседовали, и Гриць нехотя поплелся в сени — нужно было одеться и помочь Оксане управиться по хозяйству. Штаны, свитер и все остальное кучей валялось в углу, за мешками с углем.

— Надо же, куда забросил! — хмыкнул про себя ветеринар. — Перебрал я вчера основательно.

То же самое сказала мужу и Оксана, которую он нашел в хлеву возле коровы Марты.

А во дворе Байстрюковских стоял немыслимый тарарам. Благим матом, будто пьяный военком на сборах, орал сам Пал Саныч; вопила, как резанная, его жена; натужно мычал и хрипел, словно бугай после кастрации, Петро; отчаянно заливался лаем плешивый Кутька, не понимая, что происходит на подведомственной ему территории.

У калитки нервно переминались с ноги на ногу несколько старушек и механизатор Толик Пипетко, сбежавшиеся на шум. Они во все глаза взирали на происходящее во дворе Байстрюковских, опасаясь вмешиваться. Картина же была презанятнейшая. Голый, как Тарзан, посиневший от холода и злости директор школы одной рукой держал соседа за шиворот пиджачка, другой — за русые растрепанные кудри, и пытался утопить его в снегу. Петро не хотел сдаваться и отчаянно вырывался. Но руки у Пал Саныча — бывшего участника районных соревнований по легкой атлетике — были крепкими, к тому же он прижал соседа всем свои весом, навалившись острыми коленями ему на грудь. Распатешенная, почерневшая ликом Галька стояла на коленях возле Кутькиной конуры и, бьючись в истерике, чуть ли не рвала на себе волосы.