День Святого Соловья

Пал Саныч сделал несколько неуверенных шагов к лестнице. И, не решаясь идти дальше, остановился.

— Петро, это точно ты? — переспросил он, прислушиваясь к хриплому дыханию соседа на верху.

— Да я, я! Бегом давай, а то Галька увидит, — раздраженно прошептал Петро.

— Сейчас!

Байстрюковский, превозмогая дрожь в коленях и озноб во всем теле, взбежал по лестнице и стал оттаскивать от двери кадки с солениями. Затем боязливо приоткрыл дверь:

— Заходи! Быстрее!

Сосед протиснулся в щель и тут же принялся помогать Байстрюковскому надежно забаррикадировать свое убежище.

Когда с этим было покончено, мужики сошли вниз.

— Да ты совсем голый! — удивленно воскликнул Петро, оглядывая посиневшее тело соседа. Он мигом снял из себя тулуп и набросил ему на плечи. — Ну и дела! А что собственно произошло? Твоя Галька только что заходила ко мне и сказала, что ты, наверное, уже умер, спрятавшись от нее в погребе.

— Ну, понимаешь… — замялся Пал Саныч, не зная, что говорить соседу. — Вчера я…

— Ох, и ведьма, твоя Галька! — перебил его Петро, доставая из кармана штанов бутылку. — Настоящая кобра! Если бы моя Фенька такое вытворяла, я бы ее в бараний рог скрутил.

Байстрюковский взял предложенную соседом бутылку с самогоном и, вытянув зубами затычку, припал губами к горлышку. Отпив едва ли не половину, перевел дыхание и поинтересовался:

— А твоя знает, что я тут прячусь? Еще разляпает кому-нибудь…

— Не боись! — успокоил Петро, принимая из рук Байстрюковского бутылку. — Ее нет дома. Она позавчера еще поехала в Голодрабовку батьку проведать, захворал он.

— Ясно, — облегченно вздохнул директор. — А у меня тут наливка есть!

— Хорошая?

— Угу!

Мужики подошли к емкости с синевато-бордовой жидкостью и опустились на корточки.

— Погуляем! — мечтательно улыбнулся Петро. — Я вчера, между прочим, здорово набрался.

— Я тоже хорош был, — поддакнул Пал Саныч, прикрывая ноги полой тулупа. И вдруг встрепенулся, потом застыл, о чем-то задумавшись.

Петро смотрел на него в недоумении.

— Слушай, ты помнишь, что вчера делал вечером? — ни с того ни с сего и уже другим тоном спросил его директор.

— Ну, кое-что помню, — протянул Петро, не понимая, к чему клонит сосед.

— Тогда скажи, дружок, — в голосе Байстрюковского зазвенел металл, — что у тебя делала моя Галька?!

— Когда? — встрепенулся тот, в один миг сделавшись красным, как свекольный квас.

— Вчера! Вечером! — печатая слова, угрожающе произнес Пал Саныч. — И почему она была голая?!

— Ну… в общем… — начал было Петро.

Однако Байстрюковский не дал ему договорить. Подхватившись, он широко размахнулся и заехал соседу промеж глаз. Тот пошатнулся, оторопело заморгал глазами и хотел что-то пролепетать. Но крепкий кулак директора закрыл ему рот.

— Так, значит, рога мне наставляете с Галькой! — яростно прошипел Пал Саныч и бросился к Петру, целясь растопыренными пальцами ему в глотку. — Задушу, паразита!

Трудно даже предположить, чем бы все это кончилось, если бы бедному Петру не удалось увернуться от взбесившегося Байстрюковского. Он пулей вылетел наверх, сбросил вниз кадки и метнулся за дверь. Хотел рвануть в сторону огорода, но, сделав несколько шагов, по пояс увяз в снегу. В этот момент в дверях, как неотвратимый рок, показался голый Пал Саныч. Глаза его метали молнии, от нахлынувшей ярости грудь ходила ходуном, из горла вырывался хрип, похожий на стон смертельно раненного вепря. Откуда-то, из-за надстройки погреба выскочила бледная Галька и кинулась к мужу, преграждая ему путь к беспомощному, на смерть перепуганному соседу. Но Байстрюковский одним движением плеча смел ее в сторону, успел наградить увесистым тумаком и, злобно матерясь, пошел на Петра. Галька успела ухватить мужа за руку, подскочила к нему и повисла на шее.

— Вон, сучка поганая! — взревел Пал Саныч, стряхнул ее с себя, как моль, и, проваливаясь в снег по чресла, двинулся вдогонку за еле ковыляющим Петром. — Разорву, падлу!

Разбрызгивая пену, суровый палач настигал свою жертву. Понимая, что ей не уйти от возмездия, она упала на колени и воздела трясущиеся руки к небу.

Во дворе Байстрюковских сходил с ума старый пес Кутька. А над Куличками, сбившись в стаи, сновало воронье и каркало, каркало, как на погибель.

Было уже три часа ночи, когда Тонька Бездольная и солдатик, барахтаясь в скрипучем снегу, добрались, наконец, к приземистой хате на краю села. В окне прихожей горел неяркий свет, — наверное, Тонькина мать, ложась почивать, специально оставила его включенным для удобства загулявшей дочери.

Молодка и дембель, стараясь не шуметь, ввалились в прихожую, поскидывали обувь и верхнюю одежду и тихо пробрались через светелку в крошечную Тонькину комнатушку, где, кроме узкой железной кровати и шифоньера, ничего больше не было. Бездольная быстро постелила постель, приказала дембелю укладываться и, выключив свет, юркнула и себе под теплое стеганое одеяло. Прыткий солдатик тут же набросился на деваху, стал ее горячо целовать и обнимать. Однако, уставший и хмельной, вскоре уснул, так и не доведя свои притязания до логического конца.