День Святого Соловья

Когда жертва Байстрюковского издала протяжный, истошный вой, похожий на гудок приближающегося к станции тепловоза, Толик Пипетко понял, что его невмешательство, его пассивность, позиция постороннего наблюдателя могут привести к смертоубийству. Он с силой рванул на себя калитку, до половины засыпанную снегом, оторвал ее вместе с петлями и пулей влетел во двор.

Галька, завидев Толика, бросилась к нему с мольбой.

— Спасай! Спасай! — заблеяла она сорвавшимся голосом прямо в лицо решительному механизатору, разбрызгивая слюну и слезы.

Пипетко твердой рукой сгреб Байстрюковского за плечи, пытаясь оторвать от отчаянно брыкающегося Петра. Но не тут-то было! Пал Саныч, не глядя, пнул Толика кулаком под ребро и насел на соседа пуще прежнего. От этого тумака Пипетко задохнулся, переломился пополам и, шатаясь, отошел в сторону.

— Ой, Толечка! Спасай! Спасай, умоляю тебя! — канючила Галька, сменив фальцет на хриплый рык изголодавшегося бычка-недоростка.

Она стремительно приблизилась к барахтающимся в снегу мужикам. Обхватила за шею мужа, прижала его к своей мощной груди и затопила слезами. Пал Саныч дернулся раз-другой, замотал головой, как чумная собачонка, и обмяк, отпуская Петра. Но Галька, намертво сцепив посиневшие руки вокруг шеи Байстрюковского и сжав мокрые, почти черные веки, продолжала твердить, как заведенная:

— Ой, спасай, Толечка, спасай! Ой, спасай, спасай!

— Заткнись! — вдруг рявкнул Пал Саныч, тяжело поднимаясь с колен. Затем приказал: — Сбегай в хату! Там я вчера вечером где-то бутылку припрятал. Найди и накрывай на стол!

Галька со всех ног бросилась исполнять мужнино приказание. А он, с оцарапанным лицом и остывающей белой пеной на губах, уже подходил к Толику, протягивая руку для приветствия. Через двадцать секунд, тяжело дыша и отирая от запекшейся крови подбородок, к Пипетко приковылял и Петро.

— Вот денек сегодня выдался, бляха медная! — пожаловался он. — Ну, надо же! Собственный сосед чуть не убил!

Пал Саныч бросил на него исподлобья грозный взгляд, но промолчал, только презрительно чвиркнул сквозь зубы.

Минут через десять они втроем уже сидели в уютной хатенке Байстрюковских за накрытым столом, пили самогон и, перебивая друг друга, о чем-то дружески гутарили.

Глава 10

До половины десятого Валька Замумурка и Степка Барбацуца валялись в постели, нежась под взаимными ласками. Валькино же хозяйство, между тем, ревело, кудахтало и визжало от удивления и голода. Прежде никогда не бывало случая, чтобы скотина и птица оставались в такое время не кормленными. Вспомнив, наконец, о живности, молодка вскочила с постели, набросила на себя халат и фуфайку, сунула ноги в кирзовые сапоги и побежала во двор. А Степка, блаженно потягиваясь и сладко зевая, принялся разыскивать свою куда-то запропастившуюся одежду.

Вдруг с улицы послышался чей-то сухой, трескучий голос. Барбацуца выглянул в окно спальни и увидел Ксеньку Муху, которая стояла у калитки, навалившись на нее грудью, и что-то кричала, обращаясь, видимо, к Вальке, находящейся где-то в глубине двора. Слов было не разобрать.

Вскоре в хату влетела запыхавшаяся молодка с округленными от ужаса глазами.

— Степа, слышь, че старая Ксенька сказала?! Ефрема Цуцика и его Кузю зарезали!

— Где? — только и вымолвил опешивший Барбацуца.

— Дома! — выдохнула Валька, впопыхах поправляя выбившиеся из-под платка волосы. — Ксенька говорит, кровищи в хате — река!

— Ну, дела… — промямлил Степан, натягивая штаны. — А может, наврала старая?

Молодка неуверенно покачала головой:

— Зачем ей такое врать?

Когда очумелая от дикого известия орава во главе с Миколой Наливайко выскочила за порог хаты, Самопалов и Вездеходов, упревшие и сгорбившиеся под тяжестью булькающего груза, как раз подбирались к крыльцу.

— У Цуцика на веранде осталась еще одна канистра, заберите! — крикнул Соловей вдогонку Луке и Михайлу.

Те только раздраженно отмахнулись.

— Хоть бы не забыли, — озабоченно пролепетал Вездеходов, осторожно опуская канистры на облупившийся бетон крыльца и тяжело отдуваясь.

— Не забудут! — успокоил его Федька, утомленно смахивая с раскрасневшегося лица обильную влагу. — Не идиоты же они.

Картина, представившаяся взору испуганных людей в передней дома Цуцика, была ужасающей. В луже застывшей крови, среди битой посуды и разбросанного барахла, раскинув руки и поджав под себя ноги, на спине лежал Ефрем. Его лицо, покрытое черно-бордовой коркой, походило на нелепую маску-страшилку. Из широко разинутого рта торчали неровные пеньки зубов. Желтые белки выпученных глаз зловеще блестели. А из огромной раны под подбородком сочилась бледно-розовая жидкость.

— Всем оставаться у порога! Ничего не трогать! — хрипло распорядился участковый. И, осторожно обойдя труп, двинулся в гостиную.

За Миколой, не взирая на запрет, потянулись Кукуйко и Михайло. Остальные, бледные и подавленные, тихо галдели у порога.