День цезарей

– Ага. Так вот, если стратег Лемилл усомнится в моих полномочиях, для прояснения ему придется оставить командование флотом и отправиться в Рим для разговора с самим императором. Ну а если он вздумает препятствовать мне, то пусть знает: Нерон наряду с прочим распорядился, что любой, кто будет так или иначе содействовать изменникам, даже по неведению или ошибке, тем самым приравняет себя к их пособникам. – Катон весомо помолчал. – Думаю, мне не надо в подробностях расписывать, чем это обернется для твоего стратега или любого из его офицеров, если они вздумают мне перечить. Я понятно изъясняюсь?

Наварх пожевал губу, а затем кивнул:

– Вполне, господин префект.

– Тогда в путь.

Спиромандис отсалютовал и не мешкая спустился в лодку, которая тут же устремилась к либурне. Довольно скоро там налегли на весла, и либурна быстро вырвалась вперед грузового судна. На ее мачте взвился вексиллум[57], а с его появлением в движение разом пришли и другие боевые корабли.

– Если тебе очень уж невтерпеж наброситься на Нарцисса, то было бы лучше для тебя отправиться с ними, – высказал предположение Макрон.

– Не думаю. Будет лучше, если флотоводец Лемилл вникнет в свое положение до того, как мы с ним встретимся. Ему оно может не понравиться, но лучше так, чем огорошить его в последний момент.

Когда флотилия преторианцев огибала мыс, взгляду открылась величественная панорама залива. Слева в небо всходила могучая громада Везувия, вершина которого едва виднелась в синеватой дымке. Вдоль берега гнездились мелкие городки и рыбацкие деревушки. Несмотря на неурочную пору, кое-где на нежной синеве залива виднелись лодки, а то и торговые корабли. Удивительно, как мирно и неторопливо течет здесь своим чередом жизнь, без всякой оглядки на великие деяния, страсти и трагедии, бушующие где-то на окраинах бытия. Для людей, живущих в этой лазоревой прибрежной дали, абсолютно безразлично, кто был и кто станет властителем, Нерон или Британник. Как не важно и то, спасет или нет своего сына префект Катон. Жизнь всякого человека, не претендующего на то, чтобы быть вписанным в анналы истории, – лишь скоротечный и непередаваемо сокровенный переход из ниоткуда в никуда, отягощенный при этом борьбой за выживание, а еще сонмом неотступных трагедий и разочарований. Любое проявление счастья до мимолетности преходяще и воспринимается не более чем шалость беспутной удачи. Вот он любил и потерял Юлию. А теперь есть вероятность, и немалая, что утратит еще и Луция…

В попытке встряхнуться от этих мыслей Катон глубоко, полной грудью вдохнул чистый, солоноватый воздух залива, столь не похожий на потное зловоние Рима. Поворачиваясь к Макрону, он заставил себя улыбнуться, прогоняя сумрачные переживания.

– Ну а ты, друг мой, что намечаешь для себя и Петронеллы?

– Намечаю? – Макрон вначале нахмурился, а затем рассмеялся. – Это что за поворот, гром его разрази? Мы, можно сказать, только что из очередного горнила и гонимся за самой опасной сворой смутьянов, каких только знал Рим, а он спрашивает, каковы мои виды на жизнь у домашнего очага!

– А почему бы и нет? До Капреев еще несколько часов. Пока все одно сидеть без дела.

– Да, пожалуй, – пожал плечами Макрон. – Ты-то сам, наверное, о Юлии думал?

– Как ты меня, однако, знаешь…

– Еще бы. Особенно когда ты мыслишь о чем-нибудь тревожном. И что именно тебя тревожит, тоже. Так что…

Лицо Катона смягчилось.

– Ты прав. Знаешь, насчет Юлии я ошибался. Проклял ее имя, заставил себя ненавидеть ее… А напрасно. Это отравляло мою память о ней.

– Твоей вины в том нет. Все это из-за происков Нарцисса и его прихвостней.

– Я теперь понимаю. Но в этом для меня урок. Наше положение в этой жизни неустойчиво. Так уж она устроена, жизнь. И от нас зависит принимать ту отраду, которая нам в ней порой перепадает. Если ты неравнодушен к Петронелле, то цени то время, которое тебе удается с нею улучать. Дорожи каждым таким моментом. Если мы выберемся из этих передряг живыми, непременно возьми ее в жены.

– Ее, в жены?.. Я? – Макрон озадаченно покачал головой. – Забавно, право. Я ж закаленный холостяк. Об этом, можно сказать, молва ходит. А тут вдруг женюсь… Представляю, как друзья-офицеры будут покатываться со смеху. «Что, мол, теперь понял цену своей свободы?»

Катон посмотрел на Макрона с мягкой улыбкой.

– Я ведь тоже хорошо тебя знаю, друг мой. И знаю, что для тебя эта женщина значит больше, чем ты показываешь внешне. И лишь хочу тебе сказать: переходи-ка от слов к делу.

– А что. Может, так и поступлю… – Макрон зевнул и, оглядевшись, сказал: – Если заняться нечем, то я б, пожалуй, вздремнул. Не возражаешь?

– Отчего же.