День цветения

— Так что господам твоим сейчас не по деревням разъезжать надобно, а дома сидеть за семью замками, за девятью запорами, да Единому-разъединому своему молиться, — бабка моя говорит, — может он им пару-тройку лишних деньков выделит, по милосердию своему хваленому…

— Не скажи, бабуль, — я отвечаю, — убивец всего лишь обычный человек, его остановить можно.

И надобно. Этого я не сказал, конечно. Бабка моя засмеялась довольно и руки потерла.

— Ты, — говорит, — мальчишка глупый, замороченный. Все мы, — говорит, — обычные люди. До поры до времени, покуда Сущие не призвали. А как призовут, тут с нас и спрос другой. Сущие нам силу даруют не людскую, за руку ведут, удачу посылают, а напасти прочь отгоняют. Так-то, малец. Это тебе не Единый-разъединый, которому лень для последователей своих пальцем шевельнуть. А наш-то точно призванный. Достоверно знаю.

— В смысле… "наш"? — я даже ложку отложил.

— Наш, — и она губы облизала, так ей было вкусно это слово произносить, — наш. Который проклятое семя под корень выведет.

— Да ты никак видала его, бабуль?

Она вздохнула мечтательно.

— Не-е… Хотелось бы в очи ему взглянуть, да уж о том просить не смею. Видеть, внучек, не обязательно, чтобы знать. Мне Голос был.

— Какой голос, бабуль?

— А такой. Брат Огонь со мною разговаривал. Через этого… ну, приятеля твоего. С Каорену который.

— А-а! Через Адвана, что ли?

— Вот, вот. Через Адвана с Каорену. Вот туточки он сидел и в печку смотрел. Трубку курил. Через него-то Брат Огонь мне и поведал, что время пришло. Первая капля, сказал, упала. Все тогда думали — несчастье это. Потом уже трупы как из мешка посыпались, а я с самого начала знала.

Я поморгал, а потом спросил:

— Это тебе сам Адван рассказал?

— Тю, малый, — бабка моя даже отмахнулась, — он-то тут при чем? Его устами Брат Огонь со мною говорил, а парень в то время словно бы спал. Проснулся — не помнит ничего. Я ни словом не обмолвилась. Так он и ушел. Обалдел, правда, немного, никогда с ним, видать, такого не случалось, чтобы посреди бел-дня взять и заснуть.

Ну, правильно. Бабка-то моя знахарка. Волшба там всякая, заговоры, а то и сглаз. Темный лес, в общем. Госпожа моя Альсарена объясняла как-то, хоть отец Дилментир и учил, что все это языческие выдумки, но, мол, в колдовстве деревенском и впрямь что-то есть, в смысле, действует оно, каким-то таким образом хитрым, я толком не понял, каким, правда, помаленьку действует, не так сильно, как людей пужают… Это я к тому, что бабка моя вполне могла Каоренца чем-то там подпоить специальным, и он впал в это… в гипноп… нопическое состояние. И в этом состоянии открылось ему… ну, то есть, вероятно, так оно и было, как бабка сказывала.

Я миску выскоблил и спасибо сказал. Бабка мне молока плеснула парного.

Вот так, господа хорошие. Упертая у меня бабка. Спорить с ей — себе дороже, с ей даже отец Дилментир не справляется, а я и подавно. И горько мне на радость ее глядеть, потому как батька мой сейчас с господином моим Аманденом на восток скачут… Помоги им, Господи!

Тот, Кто Вернется

"Маленький дом в лесу". Наше новое пристанище. Действительно — дом. Почти совсем настоящий холодноземский дом. Только в Аххар Лаог дома вырублены в обсидиановых холмах, в теле "крови Горы", а Йерр нашла естественное углубление — систему карстовых пещерок. Расширила вход, расчистила все, натаскала лапник и хворост… В общем, приготовила дом. Даже щель сверху, для вытяжки дыма. От печки дыма немного, но можно и костер развести… Даже — вода. Маленький веселый ручеек. Девочка отыскала эту пещерку летом, когда было жарко и лежала в ручейке. В Каорене ей тоже было жарко, моей малышке, но у Эдаро — бассейн, в котором даже рахру можно плавать…

Ручеек что-то бормотал, пробегая по нашей пещерке. Я прилег на лапник, застеленный подстилкой и задремал под уютную песенку воды…

Дом Лассари. Бормотание ручейка — привычное, уже неслышное… Полумрак, слабые отсветы углей в очаге…

Горячие губы, шепот-хрип:

— Я знаю, знаю, это — в тебе, там, до сердца. Твоя боль болит у меня, Эрхеас. Я не держу, ты же слышишь, иди, иди сейчас, пока он не родился, пока он не стал эрса, мы вместе не отпустим тебя…

— Я буду нужен ему. Он должен прийти в мои руки. Как рахр — в его. Я знаю. Таосса сказала.

— Старая ледышка! Не надо, Эрхеас. Отец…

— Его отец — я. Не Ястреб. Ему нужен тот, чья в нем кровь.

— Ты не сможешь потом…

— Смогу. Смогу, Лассари. Ты ведь знаешь.

— Твоя боль болит у меня, — и прижимается лицом к моей ладони, и горячо и мокро — ладони, и — щекам…

Твоя боль болит у меня, Лассари. Прости. Сестра, Наставник… Пустые слова. Лассари. Лассари. И — он.

Я узнаю его имя. И — уйду. И не увижу его больше.

Никогда не увижу. Никогда не вернусь…

Эрхеас?

Я напугал тебя, златоглазка? Прости.

Больно, Эрхеас?

Больно, девочка. Реассар.

Больно. Реассар — там. И Лассари. А Эрхеас — здесь. Но нужно было — уйти. Ведь нужно?

Нужно. Но больно.

— Анх-хе осса, Эрхеас.

Да, маленькая. Ты — здесь.

Она ткнулась лбом мне в ключицу, рука сама легла на горячее плечо.

Эрса.

Эрса.