День варенья

Если бы она проверку не прошла, то, рано или поздно, выслушала бы про новые книги французского писателя Рэ́монта Обуви́, о модном постмодернистском писателе Но-Фелете, об итальянском композиторе из Сан-Ремо Тканини и о японском кинорежиссёре-авангардисте Гудзи́ки. Все эти имена были глумливой шуткой над проблемами интеллектуального развития. Потому что Рэ́монт Обуви́ — это «Ремонт обуви», Но-Фелет — «телефон» наоборот, итальянский композитор Тканини — всего лишь название магазина тканей на углу Ленина и Кала Либкнехта «ТКАНИНИ» в украинской транскрипции [тканы́ны], прочитанное по-русски, а японский кинорежиссер, тоже с вывески магазина, но на Дерибасовской — «ГУДЗИКИ» в украинской транскрипции [гу́дзыкы], что означает пуговицы.

Можно, конечно, девушек просвещать и правдивыми знаниями литературы и живописи, но глупость не поощрялась и по молодости лет высмеивалась. Нет, не в лицо, конечно, а потом, красочными пересказами в своей компании.

Не всё ли равно, чем занимать — глубоким раскрытием своего богатого внутреннего мира или прикольной болтовней — отведенный приличием промежуток времени между знакомством и первым поцелуем как вершиной близости.

А вот как вести дальше себя с именинницей, я не представлял. Из КВНа я знал, что существует рубенсовский тип женщин — идеальный вес женщины сто двадцать килограмм.

Руководствуясь таким же художественно-весовым измерением, именинницу можно было отнести к кустодиевскому типу женщин, у которых, кроме выдающихся и выверенных полновесных форм тела, присутствовали красота златовласой «Русской Венеры» и пышущее, как известный самовар по картинам всевозможных «Купчих», здоровье.

Да, именинница красивая, высокая, большая, грациозная блондинка явно превосходила мою, на нижней границе полусреднего, весовую категорию. Моя антропометрия была смешна и неуместна рядом с такой великой красотой. Я с тоской обернулся на высоких Мурчика и Шуру, особенно на выглядывающего поверх их голов Манюню с его родными двумя метрами и одним сантиметром. Вот кто должны быть на передовой в сегодняшней битве гигантов, но жалкий жребий уже толкнул меня на скользкий путь втирания в доверие. Трибология, как наука, неумолима — начав притираться, процесс трения нужно доводить до конца.

Улыбку Томы, в силу моей полусредней весовой закомплексованности, я расценил не только как факт расположения, но и как обидную снисходительность с высоты её очарования на потуги залётного молодца. Но начатое нужно было продолжать, не теряя инициативы.

Удалось справиться с всё более заметным косоглазием, уводящим мой взор от раскрытых голубых глаз к столу со съестным. Сглотнул слюну, прочистил запершившее горло, бросил прощальный взгляд, как бы ища поддержку и благословение, на блестящие, поддернутые жирком полукопченой колбасы и капельками слезинок на глянцевой поверхности сыра, бутерброды, и, гонимый чувством голода, стыда и ответственности за желудки своих товарищей, продолжил:

— Сегодня, в этот радостный для тебя день, — торжественно проговорил я, перейдя на «ты», — от имени присутствующих и отсутствующих одесситов я хочу пожелать, чтобы каждый день жизни, особенно, такой как сегодняшний, удивлял и приносил сюрпризы и подарки. Чтобы радость каждого прожитого дня собиралась в огромный букет счастья и фейерверком салютовала в честь твоего дня рождения. И в этот особенный день я хочу подарить самое дорогое, что у меня есть — себя.

Речь сложилась удачно, начиная её, я и не представлял чем закончу. А юморной выход из щекотливого положения, когда приходят без подарка — старая, но надежная хохма. Торжественность поздравления требовала заключительного аккорда, как встречи на высшем уровне наших партийных лидеров.

Решение с оттенком спонтанности, как всегда, оказалось самым верным — придвинувшись к Томе вплотную и привстав на цыпочки, чтобы, выгибаясь, избежать контакта с её монументальной грудью, в лучших традициях нашего дорого Генерального секретаря, я её поцеловал, как Леонид Ильич Брежнев Эрика Хонеккера.

Поцелуй со вкусом сладкого вина и запахом свежести до неприличия затянулся. Дыхание перехватил неожиданно подкативший ком, сродни меткому удару под дых. Я растаял апрельским снеговиком и медленно, продолжая придерживать девушку за талию, нехотя опустился с цыпочек, непроизвольно вжимаясь в выдающиеся части её неповторимой красоты тела. Краткий анализ произошедшего контакта позволил с глубоким удовлетворением ощутить — мой «Эрик Хонеккер» всё-таки женщина. И ещё какая женщина…

Выполнив свою нелегкую задачу по знакомству, вхождению в доверие, расположению к дружбе и подтверждению серьезных намерений на долгие годы, и это практически за двадцать пять секунд, я представил своих спутников.

Первым подошел Шура. Выпрямив спину и покачивая плечами, он был подчеркнуто соответствующим величественной стати именинницы. Красуясь, Шура галантно поцеловал ручку, шаркнул ножкой, и томно прикрыв глаза, представился:

— Александр.