День всех пропавших

Мы с Широй пристрастились к курению в колледже, в основном из желания не повиноваться старшим. Тогда же я выкрасилась в красный, а она из рыжей стала брюнеткой. На самом деле нам не так уж нравилось курить, но стало привычкой, а жизнь в колледже полна стрессов, так что прилагать усилия, чтобы бросить, не хотелось. После колледжа мы снизили дозу до одной – не больше – сигареты в день. А четыре года спустя – вскоре после моего переезда сюда – Шира с мужем узнали, что ждут ребенка, и с тех пор никто из нас долго не курил.

Теперь понятно, что бывают ситуации – к счастью, редко, – когда сигареты по-настоящему полезны. Так бывает, когда я не могу поддаться приступу паники – слишком натренирована, – но в то же время чувствую себя не очень хорошо. Когда кажется, что нечто царапается изнутри и рвется наружу, а нужно запихнуть это обратно в мою плоть и кровь, где ему и место. Тогда ритуал курения странным образом успокаивает. А послевкусие и необходимость скрести язык до дыр зубной щеткой – хорошее напоминание, что надо разбираться со своим дерьмом более взрослыми и менее вредными для здоровья способами, пока не дошло до такого.

После первого невольного спазма вкусовых рецепторов – «вот дерьмо, что за ядом ты нас кормишь?» – ритуал начинает работать. Устраиваюсь в гамаке в позу поудобнее и тянусь к телефону, чтобы позвонить Шире.

– Ima![42] – раздается в трубке детский вопль. – Ima, это тетя ’лиза!

– Erev tov[43], Ноам, – со смехом здороваюсь я. – Как поживает мой любимый племянник?

– Ima, doda[44] ’лиза!

– Ноам, что… О боже, – слышится на заднем плане. Раздается шарканье, звук «ми-ми» и тяжелое дыхание.

– Erev tov, Элиза. Еще не избавилась от Платья?

– Теперь я начинаю задаваться вопросом, зачем позвонила тебе.

Теплый смех Ширы облегчает ношу, от которой не избавил даже привычный ритуал с сигаретой.

– Я держу слово. Ты наказала напоминать избавиться от чертова платья.

– Чертово! – счастливо хихикает Ноам. Он находится на той стадии развития речи, когда дети запоминают и повторяют услышанное.

Между Широй и ее мужем Ашером происходит приглушенный разговор. Затем слышатся шаги и звук открываемой и захлопываемой двери.

– Прости, вышла на крыльцо. Мы все еще пытаемся научить Ноама, что телефон – это не только игры и картинки. Значит, полагаю, Платье по-прежнему скрывается в шкафу.

– Да, черт тебя побери.

– Скоро оно обретет разум и сожрет тебя во сне.

– Смерть от свадебного платья? Разве это не название шоу на Ти-эл-си?[45]

– Ты ведь куришь, верно?

– Да.

– Благослови тебя Господь, а я уже начала на стенку лезть.

Через две секунды раздается щелканье зажигалки и глубокий, полный облегчения вдох-затяжка.

– Что-то не так? – спрашиваю я.

– Вообще-то звонишь ты, причем с сигаретой в руке – разве не я должна задать этот вопрос?

– Шира…

Она вздыхает. Очень легко представить ее сидящей на крыльце на тонких перилах (мебель – это для людей, не знающих достойных альтернатив). Вокруг вьется тонкая струйка дыма, подруга дрожит от холода октябрьского вечера. Шира не разрешает себе надевать куртку во время курения – такое самонаказание. Местонахождение крыльца за прошедшие годы не раз менялось – разные дома и в Денвере и окрестностях, – однако суть оставалась прежней.

– Ima в пятницу позвонили из тюрьмы. Я тебе не сообщила: все пытаюсь переварить новости.

Когда Шира – или любой другой член семьи Сойеров-Леви – произносит слово «тюрьма», уточнения не требуется: всегда подразумевается одна-единственная – исправительная колония Колмана во Флориде. Отец Ширы содержится там еще с тех пор, когда мы учились в средней школе. Однажды мы пришли с уроков и обнаружили, что дом наводнен полицейскими и агентами ФБР: отца арестовали за серию убийств, совершенных в течение почти двух десятилетий. Он насиловал, убивал и выбрасывал тела женщин, словно мусор, – и в то же время был любящим главой семейства.

Я практически выросла в их доме. Мать Ширы Илла и моя ima были в каком-то смысле подругами, а также состояли в одном кружке матерей при нашей церкви. Единственный ребенок своей ima, по сравнению с которой мать Элизабет Беннет показалась бы здоровой и уравновешенной, я обожала шумный, беспорядочный и гостеприимный дом Сойеров-Леви. Они стали для меня родными ничуть не меньше родителей. Отец Ширы гулял с нами в парке и учил бейсболу, поскольку не считал, что эта игра только для мальчиков. Он болел за нас на всех играх Малой лиги. Сопровождал в походах по соседским домам и бизнес-центрам, присматривая за нами, пока мы с обезоруживающим очарованием и непосредственностью продавали фирменное печенье девочек-скаутов, а затем отвозил домой. Наблюдал, как мы, поклявшись, что уже достаточно взрослые, чтобы не ложиться слишком рано, засыпали в гостиной, а потом относил нас в кровать Ширы, укладывал рядышком, целовал волосы и оставлял дремать.