Денежные короли. Эпическая история еврейских иммигрантов, преобразовавших Уолл-стрит и сформировавших современную Америку

Рассказ Уэскотта «Мистер Ауэрбах в Париже», написанный в 1942 году, представляет собой слабо беллетризованный отчет о его путешествии с Генри. Заглавный герой, как и Голдман, — почти слепой отставной финансист немецко-еврейского происхождения, который занимается коллекционированием предметов искусства и переживает из-за поражения Германии в Великой войне. Рассказчик, основанный на Уэскотте, — это «зоркий глаз и сильная молодая правая рука» Ауэрбаха. По сюжету Ауэрбах шокирует своего юного собеседника замечанием: «Я говорю тебе, мой мальчик, Париж — самый красивый город в мире. И я говорю тебе, что он был бы самым прекрасным городом в мире, если бы он достался немцам. Как жаль, что они проиграли войну!»

«Для меня это был урок истории, — рассказывает рассказчик. «Суть его заключалась в необычайной непредусмотрительности стольких благонамеренных немцев и немецких евреев, не заботившихся ни о чем на свете так сильно, как о восстановлении этого израненного, неполноценного Рейха, который должен был стать слишком сильным для них, так скоро.»

Голдман, как и Ауэрбах из Уэскотта, не замечал зловещих событий, разворачивавшихся в Германии. В апреле 1932 года Генри имел сорокапятиминутную частную аудиенцию с президентом Паулем фон Гинденбургом, после чего признался, что «его ум так же бдителен, как у человека на 25 лет моложе», и сказал, что их встреча «была одним из самых замечательных впечатлений в моей жизни». Даже после того как Гинденбург назначил Гитлера канцлером Германии в январе 1933 года, Голдман не понял, какие смертоносные преобразования происходят. В следующем месяце Джеймс Г. Макдональд, который в том же году будет назначен председателем Высшей комиссии Лиги Наций по делам беженцев (еврейских и других), прибывающих из Германии, встретился с Голдманом в Нью-Йорке. «Он довольно оптимистично оценивает условия в Германии», — записал Макдональд в своем дневнике. «Считает, что антисемитизм там — всего лишь иное проявление почти всеобщего чувства антисемитизма. Он не считает, что он хуже, чем здесь, хотя и отличается по форме».

Ужасающая реальность гитлеровской Германии предстала перед Генрихом в апреле 1933 года, когда он посетил Берлин, где улицы патрулировали коричневые рубашки со свастикой, старые соратники сторонились его, а прохожие грубо толкали. Он написал своему брату Юлиусу о том, чему он был свидетелем:

Если бы я попытался дать вам представление лишь о малой части того, что я вижу, изучаю и узнаю здесь, я был бы вынужден написать вам не письмо, а целый том, и по понятным причинам, если это дойдет до вас, я не смогу сказать всего, что хотел бы. Хотя американская пресса информирует вас довольно точно, она, тем не менее, не дает вам ничего похожего на реальную историю, касающуюся здешних евреев. Иностранные корреспонденты, естественно, если они хотят продолжать работать, значительно ограничены в возможностях. Пресса здесь полностью и герметично закрыта, а правительство, находящееся сейчас у власти, контролирует все пути распространения информации, что приводит к созданию системы запугивания и террора. В основном, я знаю, вы это прекрасно понимаете, но быть здесь и быть свидетелем всего этого — для меня очень тяжелое испытание. Тем не менее, я переживаю это из чувства долга, потому что я, вероятно, один из немногих евреев, которые могут дать информацию, необходимую для оказания помощи, которую американцы, евреи и язычники, могут захотеть и почувствовать себя призванными предпринять. Тысячи представителей интеллигенции, учителей, профессоров, юристов, медиков безжалостно выбрасываются на улицу и остаются без хлеба, а десятки тысяч деловых людей самым макиавеллиевским [sic] образом оказываются не в состоянии вести свою деятельность. Приведу лишь один пример того, как они здесь работают: все аптеки получили инструкции не продавать лекарства, произведенные на еврейской фабрике, в результате чего такие предприятия практически прекращают свою деятельность в одночасье. Все врачи-евреи не допускаются к системе кранкенкассен [общественных фондов здравоохранения], что составляет от 60 до 80 % их практики. Все учителя еврейского происхождения до третьего поколения лишены возможности заниматься своей деятельностью и в одночасье оказываются на улице без пенсий. Утонченная система жестокости была применена к юристам, чтобы частично позволить старикам продолжать жить, пока они не вымрут естественным путем, но так, чтобы не было возможности для последующего роста, так что через сравнительно короткое время его не будет. Я мог бы продолжать до бесконечности, если бы позволяло пространство.

И все же, несмотря на все пережитое, Генри не мог представить себе ужасающую развязку, к которой все это шло.