Деньги

— И они потеряют еще какие-то деньги, согласен. Они будут терять их до того дня, пока не уберутся оттуда. Они станут менее богатыми, но не будут разорены. А я хочу их разорения. И заплачу только за разорение и ни за что больше.

Он невозмутимо смотрит на меня:

— И что же это за возможности?

— Свяжитесь с Ховиусом. Сделайте это сами либо через представителя будущей хунты. Пусть Ховиусу пообещают «латинизацию» будущей чилийской экономики, это его конек, шанс для него и его партнера, особенно для него, гражданина Аргентины, остаться в Чили после смены режима и, следовательно, возможность вернуть с прибылью вложенные до сих пор средства.

— В обмен?

— В обмен на десять миллионов долларов, которые он выплатит хунте или вам. Это ваша проблема.

Молчание. Их трое, и они в упор смотрят на меня, а я надеюсь, что мое лицо не выдает обуявшего меня страха.

— И новое правительство, разумеется, не выполнит своих обещаний, не так ли? — спрашивает Ксименез.

Я, не моргая, выдерживаю его взгляд, но не отвечаю. Кроме того, это был не совсем вопрос. Как бы мысли вслух.

— Я знаю Ховиуса, — произносит он наконец. — Он из тех, кто берет на себя риски.

Снова молчание, которое длится какое-то время. Взгляд кречета окутывает меня, и на этот раз я не замечаю в нем былого презрения.

— Я получил приказ удовлетворять ваши пожелания, — говорит наконец Ксименез.

Все произошло очень быстро. Двадцать пятого июля началась грандиозная забастовка дальнобойщиков и водителей общественного транспорта, которая охватила территорию всей страны, а через два дня произошло убийство адъютанта Сальвадора Альенде. С середины июля, в августе и в первые дни сентября — целая серия прямого давления, саботажа, запугиваний. Пятого сентября — убийство самого Альенде. Меня не обрадовало известие об этой смерти. В любом случае здесь не было ни капли моей вины.

Мне также не понравилось известие о смерти Джона Ховиуса, хотя это был непреднамеренный результат моих действий. Ховиус умер через одиннадцать дней после смерти Альенде, и не в Чили, где все заводы и прочие предприятия его холдинга были реквизированы и переданы другим компаниям без всякой компенсации, а в Аргентине. Он упал с девятого этажа. Возможно, он покончил жизнь самоубийством.

Что касается меня, то однажды утром они заявились ко мне в номер в отеле Britannia Beach в Нассау и буквально вытащили из постели. Их было двое — опрятных молодых людей, похожих на важных и очень умных юристов, уверенных в себе и в своих правах.

— Мы приехали, чтобы урегулировать детали платежа, который вы обязались произвести несколько месяцев назад согласно заключенному устному контракту.

Этот «устный контракт», по-видимому, нисколько их не беспокоит. Я согласно киваю головой:

— Сумма составляет один миллион долларов.

Они тоже вежливо кивают головами:

— Вы, должно быть, ошибаетесь, господин Симбалли. Из-за дополнительных услуг, которые вы потребовали от наших клиентов, сумма их вознаграждения составляет три миллиона долларов.

Я посмотрел на них и сказал:

— Дайте мне час.

Через час я заплатил. Очевидно, они прекрасно знали, какую предельно допустимую сумму я мог заплатить. И торговаться с ними было бы равносильно тому, как разговаривать с морем, с той лишь разницей, что море не столкнет вас с балкона на девятом этаже.

Ховиус мертв; Дональдсон разорен или почти разорен, у меня есть тому доказательство; Мартин Ял тоже пострадал, поскольку держал-таки, пользуясь обычными уловками, двадцать процентов акций холдинга; я тоже разорен, ибо у меня осталась едва ли не одна десятая от того, что было раньше. Таков итог.

Он не из тех, чем гордятся.

Октябрь в Нью-Йорке выдался солнечным и мягким. Днем я гуляю в Центральном парке или брожу по Манхэттену, даунтауну, как потерянная собака. Я открыл счет в «Чейзе» лишь ради удовольствия считаться его клиентом, и с тех пор это чисто символический счет. У меня снова хандра, и каждый из дней недели мне представляется «черной пятницей», а Уолл-стрит видится такой, какой она является на самом деле: отвратительно грязной узкой улицей. Каждое утро я говорю себе, что должен что-то сделать, что угодно, использовать остатки капитала, чтобы, быть может, открыть ресторан или создать новую религиозную организацию, которая принесет мне добровольные взносы членов и пожертвования, не говоря уже о налогах, которые перестают платить, как только объявляют себя богом.

Ну хоть что-нибудь.

И это продолжается изо дня в день.

Идеи бывают разные: такие, которые мы выжимаем из себя, и такие, приближение которых ощущаем на расстоянии, как замечают всадника, несущегося во весь опор по огромной равнине… Если не так поэтично, то бывают идеи, которые внезапно сваливаются на голову.

Я шатаюсь по Гринвич-Виллидж, пересаживаюсь с одной скамейки на другую в Вашингтон-сквере, смотрю на странных черных белок. Чуть ранее я совершил очередное паломничество на Нью-Йоркскую фондовую биржу и теперь отдаю себе отчет в том, что я практически стою на месте. Энергичный танец Симбалли сменился медленным вальсом.