Денис Бушуев

– Ах, ты не поняла меня! – ободряюще и ласково проговорил Борис Евгеньевич. – Это я сказал затем, чтоб ты поверила мне, с каким нетерпением я дожидался той минуты, когда мы можем, наконец, остаться одни…

Финочка робко села рядом с ним на край могилы, все еще никак не придя в себя от внезапного смущения. Он взглянул на ее зардевшиеся щечки, на опущенные густые ресницы и почувствовал где-то под сердцем тревожный холодок. Быстро встал и оглянулся.

– Нет, знаешь… Пойдем отсюда… Тут как-то нехорошо… кресты к тому же. Совсем невесело… Я тут недалеко присмотрел очаровательную полянку. Пойдем… Там чудесное место. Пойдем!

Она покорно поднялась и пошла за ним. Он шел быстро, нервно, покачивая портфелем и часто оборачиваясь назад. Финочка только теперь заметила, что ее белые туфельки с брезентовым верхом, начищенные зубным порошком, стали совсем зелеными от мокрой травы. Заметила она еще, что ситцевое платьице от резких движений во время бега разошлось на бедре по шву, – и это ее огорчило. «Ах, как все это нехорошо получается», – подумала она. Поведение же Бориса Евгеньевича удивляло. Ведь они собирались идти гулять в лес, а теперь он ищет какое-то место. Зачем? Какое место?

После долгого блуждания по кустам и кочкам Густомесов привел ее на маленький бугорок, покрытый мягким голубоватым мхом. По краям бугорка росли колючие кусты можжевельника. Пробираясь через эти кусты, Финочка больно уколола ногу и уже совсем огорченная робко посетовала:

– Куда же вы завели меня, Борис Евгеньевич? Тут совсем не интересно. Болото какое-то. Пойдемте лучше в лес, землянику пособираем…

– А разве здесь плохо? – как-то неестественно-радостно воскликнул Борис Евгеньевич и натянуто улыбнулся. – Смотри, как хорошо! Какой чудный мох! Словно ягель северный… Ведь правда, хорошо?

Но Финочка ничего хорошего не видела. Она грустно стояла, опустив руки и наклонив голову.

Густомесов быстро сбросил пиджак, разостлал его на мягком мху, расправил шелковую подкладку, сел на край пиджака и, показывая на место рядом с собой, тихо предложил:

– Садись и ты, Финочка…

Охваченная смутным беспокойством, Финочка продолжала стоять, тревожно смотря на Бориса Евгеньевича. Тогда он вскочил, схватил ее за плечи и почти насильно усадил. Красивые глаза его как-то странно блестели, руки дрожали…

– Что с вами, Борис Евгеньевич? – удивилась Финочка. – Вы зубами стучите, словно в лихорадке.

– Это ничего… просто так… холодновато чуточку, – ответил он глухим, незнакомым голосом.

– Так пройдемте на солнышко! – предложила Финочка. – Сразу согреетесь. Пойдемте!

– Потом, не сейчас… Скажи, пожалуйста, тебя кто-нибудь видел, когда ты сюда шла?

– Кажется, никто не видел.

– Ну и хорошо… А теперь, Финочка, мы с тобой того… закусим.

Он нервно расстегнул портфель, перевернул его и вытряхнул на землю несколько плиток шоколада, две банки сардинок, бутылку ликера и какой-то объемистый сверток. Финочка испуганно вскочила и умоляюще посмотрела на него.

– Зачем это?.. Пойдемте отсюда, Борис Евгеньич… Все это как-то нехорошо. Вина я не пью… Еще ни разу в жизни не пила…

– А ты попробуй… это так приятно… Ах, какая ты глупенькая, право… Вот в Москве… там все девушки пьют вино… и… и это не считается чем-то плохим… даже наоборот… стыдно, если девушка не пьет… значит, она плохо воспитана… и… не интересна в обществе… – путаясь в словах и заикаясь, проговорил Густомесов.

– Ну так это в Москве… – уныло сказала Финочка.

– А не хочешь вина пить – посиди так… Я ведь не настаиваю… Да садись, пожалуйста…

Финочка нерешительно села. Он крепко обнял ее за талию. Она попыталась было отвести его руку, но он еще крепче обнял ее. Тогда она рванулась всем телом, инстинктивно почувствовав опасность. Он прижал ее дрожащее тело к себе и впился сухими губами в пухленькие губки Финочки… Она откинула голову и замерла от страха, увидев перед собой незнакомое, бледное и искаженное лицо.

– Пустите, Борис Евгеньевич…

– Глупенькая… ты не понимаешь… – зашептал он, обжигая ее губы горячим дыханием.

– Пустите! – крикнула в исступлении Финочка. – Пустите!.. Мама… мамочка…

Но он уже не слышал ее и рвал на ней одежду. И странная, непонятная слабость охватила ее…

XI

Допоздна лежала Финочка на сыром от вечерней росы мху. Она видела над собой тусклые синие звезды, – видела и не сознавала, что это звезды и что уже давно наступил вечер. Плакать она не могла больше – все слезы были выплаканы, она только тихонько всхлипывала, словно раздавленный телегой щенок. А когда мысли несколько прояснились, она привстала, удивленно посмотрела вокруг, вспомнила все опять, вспомнила до мельчайших подробностей, ужасных и мучительно стыдных, и снова повалилась на сырой мох, и забилась в рыданиях.

Свежело. Из оврага пополз туман. Набежал ветерок и прошелестел листвой осинок. В чаще ельника захлопал крыльями косач.