Денис Бушуев

Финочка встала, провела рукой по лицу и пошла, как слепая, спотыкаясь и падая, к Волге. Присев на камушек и все еще всхлипывая, она сняла с себя изорванное платье и долго полоскала его в теплой и черной, как смола, воде. И снова надев его, чуть выжатое, влажное, она пошла в село, еле передвигая непослушные ноги.

Подымаясь возле пристани в гору, она вдруг почувствовала страшную усталость и бессильно опустилась на гнилые ступеньки старенькой часовни с забитыми окнами. Обняв витой столбик перил, она прижалась к нему лицом и зажмурила глаза. И снова, как кошмар, всплыли воспоминания.

На кремнистой тропинке послышался хруст камешков под чьими-то твердыми шагами, кто-то спускался с горы. Финочка подняла тяжелые, словно налитые свинцом, веки.

– Кто здесь? – спросил знакомый до боли голос, и Финочка сразу узнала Дениса, а узнав его, она вскочила, бросилась ему на грудь, обхватила руками его спину да так и замерла, не в силах произнести ни слова.

– Финочка! – удивленно сказал Бушуев, отстраняя ее от себя и заглядывая ей в лицо. – Чего ты здесь? Что с тобой?..

Но она ничего не ответила, только еще крепче прижалась к нему. Он усадил ее на ступеньки часовни, сел подле нее и опять спросил:

– Да что с тобой?..

Финочка искоса посмотрела на него, провела рукой по лицу, точно паутину сняла, и, глотая вновь выступившие невесть откуда слезы, дрожащим голосом рассказала все, что произошло в лесу. Слушая ее, Бушуев чувствовал, что бледнеет. И незнакомая, тяжелая злоба подступила к сердцу, перехватывая дыхание.

Путано и неуклюже успокоив Финочку, он провел ее на пароход, оставил в своей каюте, запер каюту на ключ и быстро пошел в село, чувствуя, как стучит в висках кровь и как дергаются уголки крепко сжатых холодных губ. Все свое, личное отошло куда-то на второй план, стало маленьким и незаметным. В эти минуты Денис думал только о Густомесове, даже о Финочке не вспоминал он. И все мышцы тела натягивались в нем, как струны. И казалось ему, что чужой пришелец оскорбил не Финочку, а их – Дениса и Финочки – родину, их землю, их жизнь… И за это тяжкое и незаслуженное оскорбление, за это поругание – пусть дикой, но девственной и чистой земли, родной и кровной – вот за это-то пришелец и должен понести наказание.

Обогнув убогонькую хату печника Солнцева, Бушуев свернул в проулок и, подойдя к дому тетки Таисии, взбежал на крыльцо и громко постучал в рассохшуюся дверь. Но ему никто не ответил. Тогда он забарабанил кулаком изо всех сил, холодея от мысли, что Густомесов уже уехал в Москву.

– Чего стучишь? – недовольно спросил чей-то женский голос из окна соседнего дома. – Тетки Таисии нету дома… к зятю уехала, в слободу…

– А этот… жилец их, где он? – заикаясь, спросил Бушуев.

– Жилец?.. А кто ж его знает. Может – на Волге? Он по вечерам все на Волгу ходит, с полотенцем…

Бушуев сбежал с крыльца и, спотыкаясь о корни берез, зашагал к Волге. Свернув с дороги, он пошел по узкой тропинке вниз, к берегу. В конце проулка, слева, стоял обруб – нечто вроде террасы со скамейкой, где находили себе приют в теплые летние вечера влюбленные парочки, справа шел забор потаповского сада. Впереди чернела Волга, пересеченная серебристым ножом луны.

Бушуев миновал обруб и в нерешительности остановился. Теперь ему хорошо был виден весь берег. Густомесова на берегу не было.

– Бушуев! – вдруг крикнул кто-то сверху. – Любуемся природой? Природа – пища для поэта, сказал какой-то виршеплет средневековья. Вы на луну-то взгляните… Ведь эдакая прелестница!

Бушуев поднял голову и увидел на обрубе Густомесова. Он сидел на скамейке, и на плече его белело полотенце. Боясь, что Густомесов убежит, Бушуев прямо по крапиве, без тропинки подошел к обрубу, уперся руками в гнилые бревна и легко, одним махом вскинул свое тяжелое тело на обруб и молча стал перед Густомесовым, прерывисто дыша и склонив набок белокурую голову. Густомесов, тихо постукивая зубной щеточкой по тюбику с пастой, приподнял тонкие, в цепочку, брови и недоуменно посмотрел на него.

– Что это вы… – начал было он, но тут же умолк, перестал стучать щеточкой и насторожился.

Бушуев молчал, он не мог вымолвить ни слова. Густомесов почувствовал опасность, медленно поднялся и попятился к стене обруба. Бушуев молча ступил еще два шага ему навстречу. Густомесов опять попятился и уперся спиной в стену – отступать дальше было некуда. И он закричал, стараясь криком заглушить страх.

– Да в чем дело? Что вам от меня нужно?

Бушуев выдохнул спиравший грудь воздух и негромко спросил, четко и раздельно произнося каждое слово:

– Что ты сделал с Финочкой?..

– Я?.. Па-азвольте! Какое вы имеете право…

– Ты еще спрашиваешь, какое я имею право… – прошептал Бушуев, надвигаясь на него всем своим громадным телом.

– Па-азвольте!..

Бушуев почувствовал, как остановилось сердце и как запрыгали, задрожали щеки…

– У-у… дрянь московская!