Депрессия. Между абсурдом и чудом

Мама как-то призналась, что меня стоило бы отвести к специалисту. Но про детских психологов тогда никто и не слышал, а обращение к психиатру покрывало несмываемым позором. Да что там, даже сейчас в нашей глубинке поход к психиатру чреват тем, что на следующий день коллеги по работе будут показывать на тебя пальцем и шептаться за спиной.

У меня был жуткий нейродермит – психосоматическое кожное заболевание. Некоторые иносказательные выражения могут проявляться буквально. Я была ребенком «без кожи». На ночь мне бинтовали руки, ноги и шею, но во сне я срывала бинты и сдирала с себя кожу. Однажды мама отвела меня к знахарке. В тесной грязной квартире толпились какие-то люди. Неопрятная бабка налила в таз бурый отвар с резким травяным запахом и погрузила туда мои руки по локоть. Отвар был нестерпимо горячим. Кажется, она делала что-то еще – шептала или плевалась, не помню. После этой процедуры ошпаренная кожа нестерпимо болела. Папа обложил мои руки листьями алоэ и замотал бинтами, а когда бинты сняли – оказалось, что кожи практически нет.

Когда мне было примерно лет двенадцать, родители – видимо, от отчаяния – отправили меня лечиться в кожно-венерологический диспансер. Он представлял собой деревянный барак со скрипучими лестницами, насквозь провонявший резким химическим запахом. Запах ощущался уже снаружи. В палате лежали взрослые женщины, много взрослых женщин – может, около десятка, я была там единственным ребенком. Два раза в день мы шли в специальное помещение, раздевались догола и обмазывались вонючей желтоватой мазью, черпая её руками из здоровенного чана. На лестнице иногда встречались мужчины, они смотрела на меня с веселым недоумением.

Я начала строить план побега. До дома было недалеко, но у меня не было ничего из одежды, кроме больничного халата. Но тут мои родители узнали, что меня лечат гормональной мазью, и забрали меня домой.

Я рассказываю об этом, потому что кожное заболевание было еще одним проявлением депрессии. Так неприятие себя проявлялось на психосоматическом уровне. По сути это была форма аутоагрессии. Но не только. Быть «без кожи» означает сверхранимость, отсутствие всякой защиты, уязвимость и прозрачность. Долгие годы спустя меня продолжало мучить это чувство: как будто вместо кожи у меня прозрачная проницаемая оболочка, сквозь которую вся грязь внешнего мира проникает внутрь.

Период от семи до четырнадцати лет можно назвать относительно нормальным. Болезнь никуда не делась, но как бы спала. Я хорошо училась, не доставляла хлопот родителям, много читала, ни с кем не дружила кроме той единственной подруги детства, ненавидела мерзкую коричневую школьную форму и колготки, никуда не ходила, ничем не увлекалась и почти ничего не помню из того времени.

Иногда случались панические атаки. Это происходило, когда я оставалась дома одна. Без всякой причины нападал непереносимый страх; казалось – секунда промедления, и случится что-то невообразимо страшное. Я выскакивала из квартиры с бешено колотившимся сердцем, не успев толком одеться, и на улице успокаивалась, потому что там были люди. Во дворе дожидалась прихода родителей. В пустоте квартиры пряталось неведомое зло, грозящее безумием и смертью. У него не было ни облика, ни названия.

Ухудшение случилось в старших классах. Боль. Я не понимала, что со мной не так. Слова «депрессия» я тогда не знала, да и никто из моего окружения не знал. Сейчас любой может открыть интернет, найти описание симптомов и поставить себе диагноз. У меня же не было ничего, журналов «Здоровье» и невесть откуда взявшегося старого учебника по патопсихологии, согласно которому я определила у себя шизоидную акцентуацию личности.

Как-то, когда мне было лет 16, я собралась с духом и отправилась в поликлинику к психиатру. В кабинете кроме врача находились практикантки медучилища. Я даже узнала пару знакомых лиц, эти девочки недавно закончили мою школу. Они стояли группкой, перешептывались и посмеивались. Конечно, мне и в голову не пришло возмутиться. Даже мысли не возникло, что это не правильно, не хорошо, не этично. Не помню точно, что я тогда говорила врачу, зато прекрасно помню любопытные взгляды практиканток и чувство жгучего стыда. Я попросила выписать мне какое-нибудь лекарство. Врач спросил, где моя мама. Зачем-то я наврала, что мама сидит в коридоре. В итоге выяснилось, что мамы нет, и таблетки мне так и не выписали. Видимо, с моей мамой все-таки связались. Врач решил, что таблетки мне нужны, чтобы покончить с собой. В то время мысль о самоубийстве мне в голову не приходила. Тогда еще нет. Так закончился мой первый визит к психиатру – очередной травмой.

История болезни

«Я наверно везучий, раз до сих пор что живой»

Борис Гребенщиков, группа «Аквариум»