Депрессия. Между абсурдом и чудом

У меня приступы паралича длились несколько минут, максимум – пару часов. Я испытывала чувство падения в черную пропасть и не могла говорить. Если рядом находились люди и обращались ко мне, я не реагировала. Язык словно отнимался, слова казались неподъёмно тяжелыми, бессмысленными и ненужными.

Одна из таких «черных дыр» настигла меня в Эрмитаже при виде картин Пикассо. То было мгновенное узнавание: я уже видела когда-то эти исковерканные формы, я знала их, я жила среди них, я была ими, я сама их нарисовала. Я будто посмотрела в зеркало и увидела там искалеченную, больную, страшную правду.

Музыка тоже причиняла боль, так же, как картины и стихи, но более острую. Она пробиралась под кожу и выворачивала душу, напоминала о чем-то невозможно прекрасном и навсегда утерянном. В результате в мозгу сработал защитный механизм – я перестала воспринимать музыку. Музыка превратилась в сложный набор звуков, в беспокойный и сложный шум.

Страх в разных проявлениях присутствовал постоянно: страх находится в комнате и страх выйти на улицу; страх ездить в метро, страх находиться в толпе, страх сойти с ума. Часто казалось, что в голове заложена бомба с часовым механизмом, которая может в любой момент взорваться, и остаток жизни я проведу, бессмысленно пялясь в пространство.

Я тонула и не видела выхода.

Когда стало совсем невмоготу, я решила положить конец своему жалкому существованию. Внутренний голос сказал мне, что такое ущербное существо, как я, просто не заслуживает жизни. У моего внутреннего голоса есть имя: я называю его Великий Внутренний Инквизитор. Спорить с ним бесполезно, противостоять невозможно. Я представляю его в виде зловещей фигуры в черном плаще, а мое «Я» – запертый в тесную клетку ребенок, получающий удар плетью за каждую попытку освободиться. На какие самостоятельные решения и жизненные выборы способен этот ребенок? Поэтому я завидую перфекционистам, перфекционизм куда лучше беспомощности. Жертва Инквизитора виновна по определению, что бы она ни делала. Тут даже не критика, а полное неприятие, ненависть. По сути Инквизитор заслонил собой весь мир. Он парализовал волю и блокировал любое взаимодействие с миром. Как бы ты ни поступил, что бы ни сказал – получится плохо. Что, сомневаешься в себе? И это тоже стыдно, нормальные люди не сомневаются в себе и не боятся действовать. Живи правильно и будь правильным, а раз не можешь – исчезни. Не пачкай мир.

Он сказал: умри без следа, потому что след – это нечистота. След пачкает чистоту небытия, как музыка пачкает тишину, как краска пачкает чистый холст.

Я стала просматривать адреса и телефоны крематориев в «Желтых страницах», сама не понимая, зачем я это делаю. Я бы предпочла уехать в Тибет и там исчезнуть навсегда в вечных снегах и желудках стервятников, но до Тибета было слишком далеко.

Поэтому я начала скупать в аптеках таблетки – те, что можно приобрести без рецепта, все подряд. Не знаю, что это было – глупость, наивность или помрачение ума, но почему-то я была уверена, что среди таблеток, если набрать их побольше, непременно найдутся такие, которые окажутся смертельны. Время было доинтернетное, в плане способов самоубийства – неискушенное.

Думала ли я о родителях, о том, каково им будет? Думала, но желание умереть было сильнее. Точнее, не умереть, а перестать быть и чувствовать боль. Я больше не могла выносить себя. Если ненавидишь себя, то убить себя – вполне логичное решение, разве нет?

Дождавшись выходных, когда моя соседка по комнате ухала ночевать к другу, я проглотила таблетки (примерно стакан), легла и стала ждать смерти. А дождалась бешеной тахикардии: сердце то выпрыгивало из груди, то замирало почти полностью, потом начала рвота. Так прошло несколько часов; кажется, я несколько раз теряла сознание. К исходу ночи я поняла, что не умру, и вызвала скорую. Врачу сказала, что отравилась тортом. Мне сделали промывание желудка, и никто ничего не узнал.

Невыразимое одиночество и холод тех минут, когда я ждала смерти, находятся далеко за пределами даже моего воображения. В состоянии клинической смерти люди иногда видят свет и коридор, ведущий к свету. Но я пошла в другую сторону. Кто сам отрезает себя от жизни и света, тот видит противоположность. Ощущает, как жизнь и свет удаляются, безвозвратно исчезают, и нет ничего страшнее этого чувства ни при жизни, ни после. Если ад существует, он видится мне именно так – как растянутый до бесконечности миг умирания души.

После неудачной попытки умереть я рассудила, что жизнь дала мне второй шанс и нужно им воспользоваться, то есть пытаться жить дальше и искать пути спасения.

Когда у вас что-то болит, естественно искать причину боли, чтобы от нее избавиться. Когда болит сознание – поиск причины ведет в метафизические области. Нужно было объяснить себе мир, не больше и не меньше.