Депутатский запрос

Сомнение у меня возникло не в ту минуту, когда придумывал игру, а когда пригласил Витю в кабинет и вступил с ним в «сговор». Я предложил ему сыграть «нехорошую» роль. В лесу, в двух километрах от села, был устроен нами дом отдыха. Каждое воскресенье там отдыхали «передовики производства», то есть ребята, которые хорошо работали на огороде, ферме, в поле, на лугу. По представлениям бригадиров совет выдавал им путевки и назначал обслугу: директора, повара, массовика, завхоза, санитара. «Комнаты» были огорожены тыном, а столы и кухня устроены из досок. Эти-то доски и надлежало Вите «продать» местным мужикам, «признаться» в том грехе на совете и даже показать выручку — три рубля, которые я одолжил ему для инсценировки. Правда, инсценировать «сделку» предстояло не только Вите, а и тому, кто доложит совету, кто поедет ночью на коне изображать мужиков. Втягивалось в «темное» дело человек пять, но худшая роль отводилась все-таки Вите, честнейшему, милому, послушному мальчишке. Было ему в ту пору лет двенадцать или тринадцать. И когда Витя согласился, я вдруг спохватился: что же я делаю? Для него-то игра, он уже предвкушает веселый розыгрыш, уже слышит «ахи» и «охи» товарищей, когда те поймут, как ловко их провели, как все было «по-всамделишнему», и улыбается, согласно кивая головой, и уже придумывает что-то для большего правдоподобия, чтобы ему поверили сразу, чтобы не усомнились ребята, что он способен на такое. Все это для него игра, как всякая другая, в которой приходится бывать и «красным» и «белым» (в кого наши дети не играли, так это в «немцев»: никто не хотел быть «фрицем»), ну а я-то что же, не понимаю, какую роль ему отвожу? И зачем мне понадобилось «изобретать» такую ерунду? Выдумки, что ли, не хватило, иссякло воображение? Однако погоди, играли же в поимки «шпиона», да еще как: имитировали телефонный звонок из района, приказ выставить заслоны, вести наблюдение… Играли же в «разбойников»: ночью отправились в лес, в засаду, а там такую феерию встретили — огонь, стрельба!.. Ходили же по ночам на кладбище, изображали «оборотней», искали «похищенное» знамя… Суть-то одна: подстраивали какое-то «черное» дело, нехороший поступок и на нем… развивали смелость, находчивость, взаимовыручку. В сущности, мы имитировали, как теперь говорят, негативные явления жизни. А надо ли — вот вопрос. Но опять же: игры́, как и сказки, без борьбы добра и зла не бывает, разве что в скакалки. Правда, ныне телевизор пытается действующее в сказках зло представить нестрашным, шутейным, дескать, все это, ребятки, выдумки досужего ума, в жизни такого не бывает…

Следовательно, вопрос стоит так: надо ли знать ребенку, что именно бывает в «правдашней» жизни? Отсюда ведь и метод воспитания. Тогда, после войны, такого вопроса как бы и не существовало и вместе с тем он приобретал особую остроту. Наши дети видели и пережили наихудшее из всех злодейств на земле — войну, и вроде бы ничем их уже не поразишь, не потрясешь. Но война-то как раз обнажила и великую душу человека, она была борьбой двух миров, зла и добра, и победившее добро, казалось, должно восторжествовать отныне и вовеки. Но вот беда, зло обнаруживалось и в мире добра, выползало из каких-то незримых щелей — и больно било по душе ребенка. На станциях появились шайки «кошатников», которые промышляли тем, что закидывали якоря-кошки на платформы проходящих поездов, стараясь заякорить мешок с хлебом и стащить, но часто стаскивали и увечили хозяина мешка, подростка или женщину. В таких шайках, увы, встречались и дети, которых определяли потом к нам. Матери, сберегшие детей в годы оккупации, вдруг оставляли их на вокзалах, зная, что они попадут в детдома, а сами ехали в хлебную Прибалтику: в одиночку прокормиться легче. Не обходилось и без того, что около детей устраивались, как пиявки, всякого рода ловкачи. Позже я не раз переживу досаду за свою вину и за чужую. Я увижу опустившегося Мишу Ж., узнаю, что под колесами трактора погиб пьяный Володя Б., что Римма С. стала матерью-одиночкой, я получу письма от Толи З., полные горечи и недоумения: за что суд присудил взыскивать с него на содержание матери, которая бросила его восьмилетним и двадцать лет пропадала неизвестно где, а теперь разыскала, подала в суд, и он отрывает от своих детей, чтобы содержать двух пьянчужек — мать и отчима. Моя досада будет оттого, что плохо подготовил детей к жизни, приукрашивал ее, смягчал и сглаживал даже то, что они видели и знали. Почему мы, педагоги, и тогда и теперь рисуем детям будущее только в розовых тонах? Ведь лжем же! Сами знаем, что зла еще достаточно в мире, но стараемся натянуть на него розовую кисею, через которую оно выглядит не так уродливо, зато потом ударит очень больно. Вот уж поистине: творим зло во имя благочестивого желания делать добро.

5 августа 1984 года