Депутатский запрос

Время уже было мирное, справляли пятую годовщину Победы. Из дома ребенка к нам, в дошкольную группу, привезли малышей, им было по три-четыре года. Среди них был Ваня Сиротинкин, мальчик с «заячьей губой» и «волчьей пастью» — так на медицинском языке называется этот тип уродства. (Дабы ненароком не травмировать душу взрослого, умного, славного человека, я изменил его имя и фамилию, которые ему дали добросердные нянечки.) Ваня не говорил ни слова, но все понимал. Худенький, белоголовый, очень подвижный, он даже не лепетал, а булькал, словно из-под воды, и видно было, как напрягается он, чтобы произнести внятное слово: ему так хочется, чтобы поняли его! В кабинете я раскрыл папку с Ваниной «биографией», там было свидетельство пастуха Н., как пас он в лесу коров и услышал какой-то приглушенный писк, похожий на плач, как пошел он на этот звук и вдруг остолбенел, поняв, что плач доносится из-под моховой кочки… Под мхом лежал младенец, приговоренный матерью к чудовищной смерти… У меня судорогой свело челюсти и непроизвольно сжались кулаки. О дитя, неужели ты рожден женщиной?! Ни один зверь не поступит так! И войны нет, такое чистое небо над землей, и она, земля, худо-бедно вспаханная и засеянная, уже родит хлеб, чтобы накормить живых, так зачем же ты, тварь в образе женщины, замыслила погубить живую душу?! Будь ты проклята во веки веков! (Прости, читатель, я и сейчас, спустя тридцать четыре года, не могу вспоминать спокойно — вон какие слова вырываются, — лучше отложить перо и сделать перерыв…)

* * *

На столе лежат письма, уже неделя, как пришли, читатели ждут ответа, а ответить все некогда…

Пишет друг, литературный критик Валентин Курбатов. У него в доме нет телефона, так он — по-старинному: в письмах объясняется. А и хорошо! В чтении писем своя прелесть — посидишь, подумаешь, тем более над таким: «Съездил в Калинин, покатался по области (Торопец, Осташков, Раёк, Нилова Пустынь, Старица, Прямухино) — стыд и погибель, словно Мамай и Батый, не управившиеся раньше прийти сюда, наконец добрались и обрекли все забвению и смерти. Будто история нам не мать, а мачеха, будто она и не наша, а выдумка начальников, а наше обычное русское дело — от начальников вывертываться. Какое может быть воспитание самосознания, когда дедов своих мешалкой из памяти турнули?!»

Вот и опять боль. Напомнили — и заныло. Знаю я эти места, пятнадцать лет ездил с корреспондентским билетом, писал, взывал к разуму, негодовал, а толку чуть: прошлое в забвении. А весной по Белоруссии ездил — дивился музеям, памятникам, там берегут и хранят… Проблема старая, и не знаю, сколько она еще будет длиться…

Еще письмо. От «пенсионера-коллекционера» — так значится на конверте. Пишет, что собирает книги с автографами, собрал уже более трех тысяч томов, а моей не имеет, просит выслать. Надо бы спросить: а зачем тебе, дорогой? Польза-то кому-нибудь от твоих хлопот есть, даешь ли читать? Сомневаюсь. Эгоисты страшенные среди коллекционеров бывают! Но так отвечать нельзя, надо послать, потешить старика. А может быть, все-таки написать: передал бы ты свое собрание… детскому дому, а?