Депутатский запрос

Сколько тогда было написано нами писем! Одну переписку я запомнил более всего, опять по той же причине. В деле сестер и брата П. значилось, что мать оставила их в Себеже на вокзале, велела им сидеть в зале, пока она сбегает к поезду, авось удастся раздобыть что-нибудь поесть, они сидели и день и два, пока не обратил на них внимание милиционер… После долгой переписки с паспортными столами нашли наконец ее в Латвии. Она прислала письмо, увы, без восторгов и радости, сухо сообщала, что приедет за детьми обязательно, но не сразу, сейчас ей не позволяют обстоятельства. Что-то удержало меня немедленно сообщить детям, что их мать нашлась. Как сердце чуяло. Прошел обещанный срок — снова пишу, письмо возвращается: адресат выбыл. Мы «гонялись» за матерью П. по Латвии и Эстонии, наверно, с год, обратились даже за помощью к прокурору, и тот прислал нам ее «обязательство в двухнедельный срок взять детей», но она снова переменила место жительства. Тогда я спросил себя: «И у тебя хватит сердца возвращать такой матери детей?» Розыски прекратили… Детей вскоре отправили в ремесленные училища, так и не сказав им правды о родимой матушке.

Есть поговорка: в болоте не без черта. Тем я и утешился. Тогда. А ныне… Пригласили нас с поэтом Александром Гевелингом на встречу с ребятами в детдом. Выступили, послушали стихи детей, посоветовали, что могли, а потом сидели в кабинете директора, слушая «истории» и статистику. Жуткая статистика: сирот нет, есть «брошенные». Вот одна из «историй»: брат и сестра сданы матерью еще дошкольниками, она ведет разгульный образ жизни, а детям, когда они пошли в школу и научились читать, писала, что у нее важная работа, постоянно в командировках, скоро взять их не может, но при первой возможности приедет навестить. Ложь длилась целых восемь лет, сыну исполнилось четырнадцать, он все понимал и перестал писать и ждать. И вдруг она приехала. Сын вышел к матери, поздоровался, но на шею не кинулся и руки не протянул, сказал, как чужой: «Здравствуйте». Она спросила: «А доченька знает?» — «Нет. Я сказал сестре, что у нас нет матери. Ты умерла». В мальчике вырос мужчина. И впору бы восхититься мужеством ребенка, но, матери, позвольте спросить вас: «Таких ли мужчин желаете вы видеть в своих сыновьях? Или вам все равно? Может быть, вы вообще утратили материнские инстинкты? Тогда не морочьте детям головы, наслаждайтесь плотью и сдыхайте, никому не нужные. Иной судьбы вы себе не уготовили».

8 августа 1984 года

Одно из самых тяжелых последствий войны — сироты. Не один раз подступал я к теме детского дома — и ничего не получалось: довлела конкретика. Живые лица, будни, игры, судьбы обступали меня сразу, как только брался за перо, требовали описать все, как было, и ничего «литературного», конечно, не выходило. В 1964 году познакомился я с Иваном Васильевичем Петровым, безвременно ушедшим писателем, фронтовым офицером. Незадолго до моего прихода в «Калининскую правду» его уволили из собкоров, исключили из партии, и он тяжело заболел. Мы с приятелем пришли к нему в больницу, он говорил, что у него нашли в голове какую-то опухоль, операцию будет делать московский нейрохирург, уверяет, что несложная и на работоспособности не скажется. Так потом и было, но года через три сдало сердце, и он умер прямо у крыльца от второго инфаркта. А вина его, за которую его лишили работы и членства в партии, состояла в том, что в письме к фронтовому другу нелестно отозвался о местных порядках, было что-то о повторении ошибок, о волюнтаризме и авантюризме, однако письмо адресату не попало, а попало к его соседу, бдительному пенсионеру, который и дал письму ход. Времена были строгие, и судьбу человека переломили надвое. Надо отдать ему должное, он не сложил рук, боролся за справедливость до конца, в партии его восстановили и книги его печатали, но борьба укоротила ему жизнь. А тогда, при первом знакомстве в больнице, он сказал мне: «Иван, зачем ты так много пишешь в газету? У тебя, наверно, не остается времени на литературную работу, а по твоим писаниям я вижу, что ты не лишен таланта». Помнится, я сказал что-то о прожиточном минимуме: нам, собкорам, платили тогда сто десять рублей, а насчет, мол, времени не жалуюсь, хватает, но беда — не получается у меня в литературном плане. Он попросил прислать ему рукопись, и я после того, как его выписали, послал ему в Вышний Волочек свой опус. Вскоре пришел ответ: «Прости, Иван, но я высеку тебя шпандырем…» И далее следовало, за что меня надо сечь. Спасибо тебе, Иван Васильевич, за урок, я помню твои советы. Повесть «Как жить будете, мальчики?» потому и родилась, что ты действительно «высек меня шпандырем».